Сара опустила голову. Что сказать? Если душа матери витает здесь, что она хочет услышать?
— Я уже тоскую без тебя, — сказала Сара. — Как я и думала… — Слова резко оборвались.
«Господи, дай мне сил сделать это, дай мне сил вынести это! Никто не должен умереть без борьбы. Человек не может просто исчезнуть».
Наконец потекли слезы, горячие, обильные. Она снова была ребенком, и мать не вернулась из Лондона в тот день, когда ее ждали. Сара чувствовала сейчас себя, как та одинокая маленькая девочка, безуспешно высматривающая герцогскую карету, приближающуюся к Чейвенсуорту. Внезапное горе разрывало ее, растерянную и беззащитную. Сара раскачивалась на стуле, обхватив себя руками, чтобы не рассыпаться на куски, ее пристальный взгляд был устремлен на тонкую руку матери, так спокойно лежавшую на одеяле.
Горячие слезы лились бесконечным потоком. Она плакала, пока не осталось ничего, кроме пустоты внутри. Кто-то вошел и, обняв, легко поднял ее. Она запротестовала слабым движением руки, но уткнулась лицом в мужскую шею. Дуглас. Она могла сказать это по запаху, дразнящему, как сандал.
Он отнес ее в спальню — она не знала, были ли это покои герцога или ее собственная комната, — и расстегивал ее платье. Какая-то женщина, чей голос был знаком, помогала ему. Хестер? Они сняли с нее башмаки и чулки, надели плотную ночную сорочку и уложили в постель, словно перепуганную пятилетнюю девочку.
Хотя Сара не открывала глаз, она не могла сдержать слезы. Когда Дуглас отошел, она просто протянула руку. Она чувствовала, что он сел на край кровати, потом лег рядом, потянул ее к себе, пока она не положила голову ему на плечо.
Ухватившись за его рубашку, Сара засунула под нее руку, чтобы почувствовать его тепло. Он живой, а сейчас ей отчаянно нужно ощущать жизнь.
— Это нормально, если ты плачешь, Сара, — сказал он нежно.
Она цеплялась за него, как будто он был единственным надежным объектом в море ее слез.
Час они пролежали так. Дуглас подоткнул одеяло, и Сара наконец согрелась. Она чувствовала, что уплывает в сон, и сжимала его рубашку, боясь, что он может уйти.
Он легко поцеловал ее в лоб, и она прижалась теснее.
Стук в дверь не мог проникнуть сквозь туман, который, казалось, окутывал ее.
Дуглас что-то пробормотал ей — то ли предостерегая, то ли уверяя, она не поняла, — и поднялся с постели. Она запротестовала, но так слабо, что, возможно, лишь подумала об этом.
— Ее нельзя сейчас этим беспокоить, — сказал он.
Нужно подняться, выяснить, что произошло такого важного, если кто-то пришел в ее спальню. Сара чувствовала, что снова проваливается в забытье.
Вернувшись, Дуглас обнял ее, она без протеста прижалась к нему, сдаваясь пронизанному горем сну.
За ней пришли, чтобы она рассудила какой-то дурацкий спор горничных.
Дуглас смотрел в припухшее от слез лицо Сары, и ему хотелось выругаться. Она только что потеряла мать, которую явно нежно любила, а у этой чертовой экономки нет ни ума, ни такта.
— Вы должны справиться с этим сами, — сказал он, к ее изумлению.
Он нежно держал Сару, хотя поза была неудобная. Ей нужно, чтобы кто-то заботился о ней, защищал ее.
Предстоящие дни и недели будут для нее нелегкими. Первоначальная боль в конечном счете исчезнет, но заберет свою дань. Будут времена, когда Сара едва сможет это вынести, и он намерен быть рядом.
Он никогда не верил в любовь с первого взгляда. Вожделение — да, это он мог понять. Но любовь… это не имело смысла. До тех пор, конечно, пока леди Сара не явилась в кабинет герцога Херриджа как порыв ветра, и его сдуло в тот же миг. Он потерял способность говорить. Он просто смотрел на нее, не веря, что можно быть такой прекрасной и реальной.
С ее мерцающими серыми глазами, с ее черными волосами, она была кельтская принцесса, а не просто дочь какого-то герцога. Властная, настойчивая, упрямая, самокритичная, и она любила свою мать так, как следует любить матерей.
Она согласилась выйти за него, пожертвовав своим будущим ради женщины, которая прожила после лишь несколько дней, так и не узнав о поступке дочери. Сара не будет страдать из-за этого. Он не позволит ей сожалеть об их союзе. Она полюбит его, в этом он был уверен, как в своих алмазах. Он не мог заставить другого человека влюбиться в него, но мог очаровать, обворожить, убедить. И он намеревался все это сделать.
Пока, однако, он держал Сару и позволял ей горевать.
Глава 13
— Что это у тебя такая печальная физиономия, парень, — сказал Энтони, герцог Херридж.
Саймонс оцепенел.
Обычно герцог Херридж не обращал никакого внимания на настроение слуг, но сегодня его на редкость раздражал Саймонс.
Морна умерла.
Энтони держал в левой руке письмо в черной рамке, в правой — стаканчик портвейна и не мог решить, то ли он чтит память усопшей жены, то ли празднует ее уход.
Слава Богу, она наконец умерла. Вот и ответ на вопрос.
— Отправляйся в Чейвенсуорт с этой каретой, — снова взглянул он на Саймонса.
— Ваша светлость? — Саймонс опять поднял брови. — Разве вы не будете присутствовать на похоронах ее светлости?
А он должен?
Энтони всегда гордился тем, что не был лицемером и ханжой. Он устал от Морны. Почему теперь он должен играть роль убитого горем вдовца?
Конечно, станут чесать языками, если он не поедет на похороны жены. Но кого волнуют светские сплетни? Он — герцог Херридж. Пусть говорят. Некоторая пикантность ситуации приведет к тому, что его имя чаще станут упоминать, будут настоятельнее искать его общества. Если о нем станут говорить, это только облегчит ему поиски новой жены — богатой наследницы.
— Нет, Саймонс, — сказал он. — Ты поедешь вместо меня.
Он бросил письмо на скамеечку для ног, откинулся на высокую спинку кресла и сначала любовался цветом портвейна, потом смаковал его вкус.
Саймонс гордо выпрямился. Херридж часто думал, что Саймонс с его манерами сам мог быть герцогом.
Энтони выждал несколько минут, потом заговорил снова.
— Когда будешь там, — сказал он склонившемуся в поклоне дворецкому, — забери ее шкатулку с драгоценностями.
— Ваша светлость?
— У нее, кажется, были рубины, в той уродливой брошке, которую подарила ей мать, и несколько сапфиров. Привези их мне.
— Хорошо, ваша светлость. — Саймонс поклонился.
Когда он пошел к двери, Энтони окликнул его:
— Нет никакой необходимости присутствовать на службе. Просто забери эту чертову шкатулку.
Саймонс приостановился, но не обернулся. Старик явно оскорблен. В его реакции было одно из немногих удовольствий, которые Энтони получал от жизни.
— Да, ваша светлость, — сказал Саймонс и решительно закрыл за собой дверь.
Энтони улыбнулся, потянулся за письмом от Дугласа Эстона и снова отхлебнул портвейн.
