московские славянофилы, эти представители крайней реакции, набросились на «Обломова».
О полном удовлетворении статьей Добролюбова Гончаров писал П. В. Анненкову: «Взгляните, пожалуйста, статью Добролюбова об Обломове: мне кажется, об обломовщине — т. е. о том, что она такое — уже сказать после этого ничего нельзя. Он это, должно быть, предвидел и поспешил напечатать прежде всех. Двумя замечаниями своими он меня поразил: это проницанием того, что делается в представлении художника. Да как же он — не художник — знает это? Этими искрами, местами рассеянными там и сям, он живо напомнил то, что целым пожаром горело в Белинском… Такого сочувствия и эстетического анализа я от него не ожидал, воображая его гораздо суше».
Владимир Ильич Ленин много раз пользовался образом Обломова и обломовщины для разоблачения пережитков прошлого, для борьбы с ними. Великая Октябрьская социалистическая революция ликвидировала почву, порождавшую и питавшую обломовщину. Но обломовщина живуча. Ленин говорил, что обломовщина еще не изжита до конца, что с такими ее проявлениями, как боязнь всего нового, передового, нерадивое отношение к труду, расхлябанность, беспечность и бескультурье, необходимо вести упорную и беспощадную борьбу.
Ленин, призывая рабочих и крестьян к борьбе с бюрократизмом, говорил: «От этого врага мы должны очиститься, и через всех сознательных рабочих и крестьян мы до него доберемся. Против этого врага и против этой бестолковщины и обломовщины вся беспартийная рабоче-крестьянская масса пойдет поголовно за передовым отрядом коммунистической партии. На этот счет никаких колебаний быть не может»[156].
Около ста лет тому назад вышел в свет «Обломов», но до сих пор он сохранил для нас свой интерес и свое воспитательное значение. Роман сыграл большую роль в развитии прогрессивного общественного сознания, в развитии русского критического реализма.
Глава одиннадцатая
«Обрыв»
Есть произведения, о которых можно сказать, что им была посвящена вся жизнь художника. У Гончарова таким произведением является «Обрыв».
Первоначальный его замысел возник у писателя еще в конце сороковых годов. «План романа «Обрыв», — писал Гончаров в статье «Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв»[157], - родился у меня в 1849 году на Волге, когда я, после четырнадцатилетнего отсутствия, в первый раз посетил Симбирск, свою родину. Старые воспоминания ранней молодости, новые встречи, картины берегов Волги, сцены и нравы провинциальной жизни — все это расшевелило мою фантазию, — и я тогда уже начертил программу всего романа, когда в то же время оканчивался обработкой у меня в голове другой роман — «Обломов».
Но осуществление этого замысла отодвинулось на долгое время. В 1852 году Гончаров отправился в кругосветное плавание и «унес роман, возил его вокруг света в голове и программе» вместе с «Обломовым». Он кое-что вносил в рукописи и программы романов, но писать не мог, так как «был весь поглощен этим новым миром, новым бытом и сильными впечатлениями».
К тому времени у писателя были накоплены для будущей работы над «Обрывом» «кучи листков, клочков, с заметками, очерками лиц, событий, картин, сцен и проч.».
По возвращении из долгого и трудного плавания в Петербург в 1855 году Гончаров стал готовить к печати «Очерки путешествия» — «Фрегат «Паллада». В 1857–1858 годах он закончил писать «Обломова». Исполнив этот свой «долг», он намерен был вплотную приступить к «обработке», то есть написанию «Обрыва», образы, сцены, картины которого, по словам самого романиста, «теснились в воображении» и требовали «только сосредоточенности, уединения и покоя, чтобы отлиться в форму романа».
Но таких благоприятных для творчества условий у Гончарова тогда не было. Все более он убеждался в том, что «служба и литература между собой не уживаются».
Это, несомненно, являлось одной из причин того раздраженного состояния, которое он испытывал в это время. Но были и другие причины.
Вообще 1859 год начался для Гончарова беспокойно и нервозно. Несмотря на то, что «Обломов» был написан и пошел в печать, — ни радости, ни душевного спокойствия это не принесло писателю. Еще не улеглось возбуждение от напряженной работы над романом, как возникли новые волнения. Не без тревоги писатель ждал оценки своего произведения читателями и критикой.
Первая часть «Обломова», что, между прочим, отмечал в своей статье и Добролюбов, многим показалась скучной, незанимательной. Публика была увлечена «Дворянским гнездом» Тургенева, полностью опубликованным в январском номере «Современника» за 1859 год. На некоторое время тургеневский роман совершенно заслонил собою медленно, в течение нескольких месяцев, по частям выходившего в «Отечественных записках» «Обломова». Это разбередило у писателя никогда не заживавшую в душе рану сомнений в достоинстве своего труда.
Именно в это время, в атмосфере острой нервозности, на романиста обрушилась еще одна невзгода — возник конфликт с Тургеневым.
Почва для этого конфликта была в известной мере подготовлена уже раньше. Гончаров, мучительно вынашивавший идеи и образы романа «Обрыв» (тогда он назывался «Художник»), в кругу друзей- литераторов часто делился своим замыслом — «рассказывал все до подробности Боткину, Дудышкину, Дружинину и более всего одному, еще живому литератору»[158], то есть Тургеневу, как человеку «тонкого критического ума».
Последнее из этих обстоятельств сыграло в дальнейших отношениях Гончарова и Тургенева роковую роль.
Осенью 1858 года Тургенев привез из Спасского рукопись «Дворянского гнезда» и читал ее среди друзей. Присутствовал на этом чтении и Гончаров. Уже тогда, видимо, у него возникли подозрения, что Тургенев заимствовал кое-что из его замысла «Художника». Однако хорошие приятельские отношения между ними продолжались и после этого. Гончарова многое влекло к Тургеневу, он всегда и раньше дружелюбно относился к нему, несмотря на обидные для его самолюбия шутки и мнения Тургенева.
Подозрения снова разыгрались у Гончарова, когда он прочитал «Дворянское гнездо» в журнале. В посланном Тургеневу письме он обвинил его в заимствовании некоторых положений из «программы» своего романа. Автор «Дворянского гнезда» ответил ему, что не думал заимствовать что-нибудь умышленно, но, возможно, отдельные моменты могли произвести на него глубокое впечатление и бессознательно повториться в его романе.
Такое признание Тургенева, а также то, что он выбросил из романа одну «похожую» сцену, на время успокоило Гончарова, но вместе с тем как бы подтвердило справедливость его подозрения.
Вскоре он опять послал Тургеневу (в Спасское) крайне раздраженное письмо, в котором тот квалифицировался, по словам самого Тургенева, как «присвоитель чужих мыслей (plagiaire), болтун и лгун». Примирительный ответ Тургенева обезоружил Гончарова, гневное волнение его быстро улеглось. Он писал Тургеневу, что письмо по поводу «Дворянского гнезда» было исключительно вызвано стремлением предупредить всякие кривотолки на его, то есть Гончарова, счет в будущем, и дело тогда не дошло до открытого столкновения.
В конце апреля они снова встретились. Гончаров присутствовал на прощальном обеде в честь Тургенева, уезжавшего за границу. По поводу этих проводов Гончаров 30 апреля 1859 года писал Анненкову в Симбирскую губернию:
«Мы с ним как будто немного кой о чем с живостью поспорили, потом перестали спорить, поговорили покойно и расстались, напутствовав друг друга самыми дружескими благословениями у Донон и Дюссо»[159].
Эти дружелюбные строки Гончарова позволяют видеть, как относился Гончаров к Тургеневу в моменты душевного спокойствия, которое как раз в то время вернулось к нему. Этому в немалой степени
