В Афганистан вошли русские, соответственно много афганцев бежало в Пакистан. Афганцы появились в том числе и в лагере за номером двадцать два в «свободном секторе Кашмира». Массы беженцев заполнили огромные, как города, лагеря на северо-западе Пакистана, но эти афганцы вовсе не были бедняками. Вблизи лагерей располагались опиумные поля, и на золото и драгоценности, вывезенные с родины, афганские воротилы купили себе долю в опиумном бизнесе, подкрепляя платежи угрозами и вооруженными расправами. Как только они обеспечили себе контроль над посевами мака, они ввели систему двойного оборота с урожая и стали производить не только опиум, но и героин. Доход от героина был настолько велик, что денег хватало и на подкуп местных чиновников, и на содержание лагерей беженцев. Чиновники закрывали глаза на то, что творилось вокруг плантаций опиумного мака, потому что, обеспечивая лагеря всем необходимым, афганцы тем самым освобождали правительство Пакистана от растущего бремени расходов на беженцев; при этом и самим чиновникам перепадали изрядные суммы.

У афганцев были созданы свои боевые отряды освобождения, и Соединенные Штаты решили оказать им помощь в борьбе против их собственного главного противника, оккупировавшего Афганистан. Американские оперативники из Центрального разведывательного управления, Управления по борьбе с терроризмом и члены спецподразделений стали именовать этих афганских бойцов «мудж». Слово звучало красиво и таинственно и успешно помогало скрывать от непосвященных тот факт, что на самом деле «мудж» или «муджахед» означало то же самое, что и «джихада», то есть «борец за святую веру». В Северный Пакистан щедрым потоком хлынули оружие, деньги и теплые одеяла, и какая-то доля всего этого добра действительно дошла до муджахедов. Правда, большая его часть завершила свое путешествие на черном рынке оружия в приграничной зоне, но что-то попало и в «Азад Кашмир». Через некоторое время афганские бойцы, оказавшись в «свободном секторе Кашмира», стали именовать себя «кашмири мудж». Их снабжали из-за океана мощными ракетами дальнего радиуса действия; первоначально они предназначались для афганского направления, но по нелепой случайности попали не туда. В лагере начали появляться и другие виды современного оружия: автоматические гранатометы советского и китайского производства, ракетные установки на солнечных батареях, позволявшие вести обстрел ракетами автоматического наведения, шестидесятимиллиметровые пушки. В какой-то момент появились даже «стингеры». Все это было сосредоточено в руках кашмирских муджей.

Знакомство с новыми типами оружия занимало у рекрутов большую часть дня. Главным инструктором у них стал давний приятель филиппинца Джанджалани по афганской кампании, человек в черном тюрбане, родом из Кандагара, который называл себя просто Талиб, то есть «ученик». Священное знание именовалось «талим», а те, кто обрел его, — «Талибан», то есть «познавшие». «Ученик» Талиб был тоже своего рода мулла, — во всяком случае, он обучался в религиозной семинарии — медресе. Однако, как и Булбул Факх, он никогда не упоминал, где именно прошел обучение. Афганец Талиб на фронте лишился глаза и носил теперь черную повязку. По причине ранения его временно направили в тыл, но он был полон решимости вернуться в район боевых действий как можно быстрее.

— Ну а пока что трудиться во имя Всевышнего можно и здесь, — заявил он.

Афганец Талиб упорно сверлил Шалимара своим единственным глазом. Похоже, и он, подобно Джанджалани, видел, что Шалимар притворяется, разгадал его потаенные, запретные мысли. Джанджалани понял Шалимара правильно, но клоун всерьез опасался, что с Талибом договориться по-хорошему ему не удастся. Он чувствовал себя лицемером и постоянно боялся разоблачения: ведь он не отказался от себя прежнего, не отринул эго, как было велено, а запрятал его, сыграв самую блистательную роль в своей жизни — роль человека, фанатически преданного Всевышнему. У него были свои личные цели, и он не собирался отказываться от них. «Я готов убивать, но не готов проститься с самим собой, — мысленно говорил он. — Я буду убивать всех, кого прикажут, но себя им не сдам». Однако заявлять о каких-то своих личных целях в таком месте, как лагерь, было просто опасно.

— Ты был фигляром, — презрительно сказал ему Талиб, коверкая урду. — Всевышний плюет на актеров. Плюет слюной на всех, кто поет и танцует. Может, ты и сейчас придуриваешься. может, ты шпион. Считай, тебе крупно повезло, что не я здесь командую. Я бы точно отдал приказ о ликвидации всех вас, забавников. И зубных врачей, и профессоров там всяких, и спортсменов, и шлюх тоже велел бы немедленно уничтожить. Всевышний не терпит умничанья, наук и спортивные игры. — И — без паузы: — Будешь так держать пусковой рычаг ракеты — она сломает тебе плечо. Это надо делать вот так.

Сначала Шалимару казалось, что он понимает злость Талиба: он видел в этом досаду раненого бойца, лишенного возможности сражаться, раздражение человека действия, вынужденного стать наблюдателем. Позже он изменил свое мнение. Ярость афганца не была последствием его ранения, она была сущностью его натуры. Наступала эра гнева, и лишь одержимые гневом были способны сделать ее реальностью. Афганец Талиб стал для Шалимара живым воплощением его собственной ярости, истинным наставником в науке гнева. Ко всему остальному Талиб относился пренебрежительно, но в ремесле ярости ему не было равных. Она выжгла в нем все другое. Остались лишь гнев — и привязанность к Захиру, мальчишке, вывезенному им из Кандагара, его любимчику, его ученику и его наложнику. Воин из Кандагара уподобился греку древности, который брал себе мальчика, делал из него мужчину, а затем отпускал от себя. Малыш Захир спал в палатке Талиба, чистил его оружие и удовлетворял по ночам его естественные мужские потребности. Это не считалось гомосексуализмом. Это называлось воспитанием мужественности. Афганец Талиб не терпел гомосексуалов, этих извращенцев-неженок, которых Всевышний ненавидел пуще всех прочих.

К клоуну Шалимару мальчик привязался. Он нередко чувствовал себя одиноким, часто пугался, и ему хотелось с кем-то поделиться. Он рассказывал Шалимару о Кандагаре, о родителях и друзьях, о школе, превращенной в руины, о том, как любит воздушных змеев и лошадей, о крови и страшных смертях, свидетелем которых он был. Именно от Захира Шалимар совершенно случайно получил свежие сведения о человеке, которого жаждал убить.

— Американцы дают нам оружие, чтобы мы смогли убивать побольше русских, — сказал однажды Захир. — Выходит, что даже неверного можно заставить служить Всевышнему. Они засылают к нам для переговоров больших людей и считают нас своими союзниками. Смешно, правда?

Этим «большим человеком», как оказалось, был посол Макс Офалс. В те дни он был ответственным за оказание помощи террористам, хотя официально считался послом доброй воли в борьбе с терроризмом. В его задачу входило осуществление связи с группой муджахедов, которую возглавлял афганец Талиб. Всякий