будут славить имя твое.

«Моя мать — Истина», — отзывалось в голове Шалимара.

— И нет у тебя брата дороже, чем Истина, ибо в ее мире твоими братьями станут все.

«Нет у меня других братьев, кроме Истины».

— Лишь Истина станет супругой твоей — и никто другой.

«И никто другой».

По словам муллы, Истине подчинялось само Время. Годы могли пролететь мгновенно, а мгновение — замереть на века, если того требовала Истина. И расстояние не имеет для нее никакого значения — с помощью нее путешествие в тысячи миль можно совершить всего за один день. Но если такие, казалось бы, нерушимые понятия, как пространство и время, могут сжиматься и растягиваться по воле Истины, то много ли усилий ей требуется, чтобы переделать человеческое «я»? Если иллюзорны так называемые законы природы, если они всего лишь ткань шарфа, скрывающего лик Истины, то и природа человека тоже иллюзорна, а это означает, что его желания, его ум, его воля и характер — все должно быть подчинено служению Истине, как только она откроет человеку свой лик. Никому из смертных не дано увидеть неприкрытое лицо Истины, отвергнуть ее и при этом остаться в живых.

Слушавшие Стального Муллу ощущали, как их прежние жизни съеживаются и сгорают в пламени его уверенности. Невидимый командир, называвший себя Дар — хотя в Ширмале отродясь не было никаких Даров, — неожиданно вскочил на ноги и стал срывать с себя одежду: на землю полетела шерстяная шапка-шлем, за ней — верхняя полиэтиленовая форма, войлочная жилетка, сапоги, тряпки, в которые были обернуты ноги, шерстяной джемпер, длинная куртка и штаны защитного цвета, носки, трусы. Голый, он встал перед муллой, готовый биться за Истину.

— У меня больше нет своего имени! — возопил он. — Имя мне — Истина! У меня нет своего лица — я приму то, которое выберешь для меня ты сам! У меня нет другого тела, кроме того, что готово умереть ради Истины. Нет своей души — только Божья!

Стальной Мулла подошел к нему, заботливо, по-отечески помог одеться, и когда тот, кого Шалимар про себя называл Нанга-Прабхат, то есть «нагая гора», вновь закутался, проникновенно объявил:

— Этот воин сбросил покровы лжи и облачил себя в одежды Истины. Он для битвы готов.

Пока его командир-невидимка стоял голышом, Шалимар успел заметить, что тот совсем юнец — от силы лет девятнадцати. Такому не составит большого труда стереть всю прежнюю жизнь, стать чистым листом, на котором Мулла может начертать все, что сочтет нужным. Для клоуна Шалимара полный отказ от своего эго был камнем преткновения и представлялся весьма проблематичным. Он стремился стать полноправным участником священной войны, но в этом мире у него оставались незаконченные дела и обещания, данные другим и себе самому. Ночами он видел перед собою лицо жены, а за ним — лицо американца. Позабыть себя — значило позабыть и о них, но Шалимар понял, что приказать сердцу сделать это и дать свободу телу он не может и не хочет.

— Нечестивец верит в бессмертие души, — говорил Факх, — а мы — в то, что все живое может быть целиком изменено в процессе служения Истине. Нечестивец полагает, что судьбу человека определяет его характер, мы же верим, что судьба способна создать человека заново; нечестивец считает, что все должны видеть картину мира такой, какой он ее нарисовал, мы же говорим: «Твоя картина для нас не подходит, ибо мы живем в ином мире». Неверный твердит о вселенских истинах, но мы знаем, что Вселенная всего лишь иллюзия и Истина лежит за ее пределами, куда не проникает взгляд нечестивца; неверный полагает, что мир принадлежит ему, ну так мы выбьем его из пределов этого мира, прогоним во мрак и сами станем жить в раю, радостно глядя, как он корчится в пламени ада.

Шалимар поднялся, сбросил одежду и вскричал:

— Бери меня, Истина! Я твой, я готов служить тебе!

Опытный актер, руководитель лучшей в Долине труппы, он сыграл сейчас роль гораздо более убедительно, чем его предшественник: его жесты, его рассчитанная на достижение максимального драматического эффекта сцена с раздеванием выглядели великолепно. Снимая рубаху, он фразу за фразой выкрикивал формулу подчинения:

— Я очищаю себя от всего и предаюсь битве. Без битвы за тебя я ничто! — Затем рассчитанным движением он скинул трусы и трагически произнес: — Возьми меня или убей!

Его страстная патетика произвела впечатление на Стального Муллу.

— Мы знали, что у тех, кому удалось совершить невозможное — пройти зимой через Трагбал, — должны быть пылающие сердца, — сказал он, — но в тебе огня даже больше, чем я думал.

Как и Дару, он помог Шалимару набросить на себя одежду. После ритуала сбрасывания эта одежда должна была стать всего лишь напоминанием о прежнем, оставленном позади статусе владельца. Полностью одетый, Шалимар простерся у ног Булбула Факха и сам почти поверил в свое представление, почти поверил, что стал другим и действительно способен оставить прошлое позади.

Тем же вечером в столовой его разоблачил маленький человечек с абсурдно-невинным выражением монголоидного лица. Ему, вероятно, было около тридцати, но выглядел он лет на десять моложе. Его глаза светились безумным светом. Он заговорил с Шалимаром на ломаном хинди:

— О'кей? Я сяду — о'кей?

Шалимар пожал плечами, и малыш устроился рядом.

— Моро, — произнес он, ударяя себя в грудь. — Мусульман — с Филиппин, из Басилана, Минданао. Можешь выговорить?

Шалимар повторил, и филиппинец забил в ладошки:

— Там я был рыбак, и отец рыбак. Зовут Джанджалани, Абдурразак Абубакар. Повторишь?

Шалимар сделал, как он просил.

— Долго не рыбачить. Рыба вонять. Рыба гнить с головы. Филиппины вонять как рыба. Присоединяться Моро национальный фронт, — повествовал Джанджалани. — Потом ушел. Пришел в Всеисламский таблигх. Хорошая организация. Деньги из Сауди, деньги Пакистана. Послать меня Западная Азия. Вы называет Средний Запад.

Клоун Шалимар уважительно покивал головой.

— Далеко же ты забрался от дома! — заметил он.

— Учился, изучал, — продолжал человечек. — Саудовская Аравия, Ливия, Афганистан. На Базе учился. Знаешь Базу? Брат Айман, брат Рамзи, шейх Усама. Учиться много хороший вещи. Беглый огонь учиться. Засада учиться. Киднап тоже учиться. Пытка, взрыв, убийство уметь. Воевать Афганистан, русских убивать. Хорошо учил. Характер человека учиться распознать. И я тебя насквозь вижу, сэр. Вижу, как сквозь окно. И ты не человек для Всевышнего!

Шалимар весь напрягся и мысленно уже просчитывал, сколько секунд ему потребуется, чтобы выхватить нож и, если понадобится, нанести смертельный удар, но человечек его опередил:

— Мир, мир! — воскликнул он в притворном испуге. — Я здесь лишь наблюдать. Иметь не военный статус — ха-ха-ха! С полным к вам уважением. Каждый свое место: человек для Всевышнего — одно место, боец-истребитель — другое. Божий человек — вдохновлять, человек войны — действовать. Совмещать оба, как Булбул Факх, — бывать редко. Думаю, ты так не уметь. Ты притворяться для ради Булбула, на самом деле ты истребитель. Это о'кей. Я сам, однако, совмещать, как Булбул. Боец и устад — наставник, да. Такая моя судьба.

Человеческие судьбы перестали быть личным достоянием; все они рано или поздно переплетались меж собой. Клоун Шалимар, рекрут прифронтового лагеря за номером двадцать два, приручил светящегося изнутри маленького филиппинца, который вместе с афганцами и членами «Аль-Каиды» сражался против русских; того, кто готов был принимать от США оружие и деньги, но страстно ненавидел американцев за то, что американские солдаты всегда выступали в поддержку католической части населения Минданао. Семимиллионное мусульманское большинство вытеснялось, и условия жизни мусульман постоянно ухудшались. На расположенном южнее острова Минданао маленьком Басилане царила ужасающая нищета и действовал лишь один закон — закон силы. Всем заправляли христиане, местных же мусульман держали в черном теле.

— В семидесятых — большая война, — рассказывал Джанджалани. — Тыща — тыща двести гибнуть. Потом замирение, потом Фронт Моро расколоться, и снова борьба. Ненавидеть правительство Филиппин, ненавидеть США тоже. Их тайный посол приезжать на Базу, давать оружие и деньги. Я сдерживать пламя,