изображением социального неравенства, Чехов в этом же сборнике ставит вопрос о причине его. Герой рассказа «Сапожник и нечистая сила» спрашивает: «Почему, спрашивается, он беден?.. у него такой же нос, такие же руки, ноги, голова, спина как у богачей, так почему он обязан работать, когда другие гуляют?»…
Таким образом, уже в ранних произведениях писателя проявились типические для его дальнейшего творчества черты. Главным в его художественной манере были скупой отбор характерных деталей и недосказанность. Так, давая «портрет» «Толстого», Чехов выделил только две детали — лоснящиеся губы и запах вина и дорогого одеколона, и этого было достаточно, чтобы возник законченный образ. Позднее, развивая эту мысль, писатель в письме к брату советовал отказываться от избитых приемов изображения и использовать лаконичные, типические черты. «…Общие места надо бросить, — писал он. — В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка и т. д… В сфере психики тоже частности… Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев…».[516] Такая манера, призванная заменить пространные описания, должна оставлять читателю возможность «домыслить» тот или иной сюжет.
В то время как большинство современных ему писателей ориентировались на пассивного читателя, на восприятие, не склонное к самостоятельному воображению, Чехов, наоборот, стремился искоренить читательскую инертность. Во многих письмах уже признанного писателя к начинающим коллегам содержатся советы «писать холоднее», чтобы не писатель, а читатель сказал: «Как трогательно!». Стремясь к предельному лаконизму и простоте изложения, Чехов предостерегал молодых литераторов от употребления многих эпитетов при характеристике какого-либо явления или лица. Так, М. Горького он упрекал в несдержанности при описании природы: «Частые упоминания о неге, шепоте, бархатности… расхолаживают, почти утомляют».
В то же время в произведениях самого писателя такая манера создавала удивительную «зримость» изображения. По этому поводу драматург и известный артист московского Малого театра Южин писал Чехову о его повести «Мужики»: «Я чувствую в „Мужиках“, какая погода в тот или другой день действия, где стоит солнце, как сходит спуск к реке. Я вижу все без описания… точно ты не писатель, а сама природа».
Такая же «недосказанность», активизирующая читательскую мысль, присутствует у Чехова и в смысловой направленности произведения. Характерным приемом писателя является постановка идеи, не разрешенной и не разрешимой в рамках одного рассказа (например, — «почему я беден?»). При этом Чехов, отказываясь от однозначных решений, подводил тем самым читателя к сложным раздумьям о жизни.
Интеллигенция была социальной группой, наиболее близкой писателю. Представители различных ее кругов, их интересы, проблемы, психология — эти темы составляли содержание большинства его произведений. При этом ни один из писателей того времени не уделял такого внимания проблеме интеллигентности в самом широком, культурологическом смысле. Порицая современных ему интеллигентов за «вялость души» и «неустойчивость» в мыслях, Чехов определяет свой эталон интеллигентности: прежде всего, уважение к человеческой личности как таковой, поэтому настоящие интеллигенты «снисходительны, мягки, вежливы и уступчивы… Они не бунтуют из-за пропавшего молотка или резинки. Они прощают и шум и холод, и пережаренное мясо и остроты… Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство со знаменитостями… Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу…».[517]
Показательно, что чеховское понимание в главных чертах адекватно современной трактовке этого понятия. В одном из наиболее фундаментальных последних исследований по истории отечественной культуры интеллигентность определяется двумя признаками: «самоответственность (то есть нравственная проверка всех своих поступков и чувство ответственности за поступки других людей, особенно близких) и самоограничение. Самоограничение — один из важнейших атрибутов интеллигента. Не брать ничего лишнего. Ограничивать себя в еде, удовольствиях, вещах… Занимать как можно меньше места и в переносном, и в прямом смысле (не стоять в проходе, мешая входу-выходу, в метро или в автобусе и не занимать, беседуя с приятелем, полтротуара)».[518]
Антитезой интеллигентности было и остается мещанство (опять — в обобщенном значении). Если для интеллигента характерно преобладание духовных интересов над материальными, то мещанская психология отличается не только стяжательскими инстинктами, но и отсутствием всякого самоограничения — «одеяло» тянется не только «на», но и «под» себя. Столь же типично для мещанства стремление уйти от любой моральной ответственности.
В жизни и творчестве Чехов вел упорную борьбу с ядовитым наследием той среды, из которой он вышел — с косным мещанством.
В широко известном письме Суворину Чехов, отражая собственный опыт борьбы с мещанской психологией, писал: «…Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош… лицемеривший и Богу, и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в жилах его течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».[519] По мнению писателя, для того, чтобы стать «настоящим» человеком, необходимо преодолеть многие нравственные преграды, ложные представления: ощущение себя рабом — добровольное холопство. Оно высмеивается и в «Толстом и тонком» (1883), и в «Смерти чиновника» (1883), где экзекутор Червяков, нечаянно чихнувший в театре на лысину генерала, после многочисленных извинений в конце концов умирает от расстройства. В рассказе «Унтер Пришибеев» (1885) это качество уже приобретает зловещий характер. Наряду с тупым солдафоном Пришибеевым «добровольными холопами» выступают и представители так называемой «мыслящей интеллигенции» в рассказе «Маска» (1884). Они так же готовы поступиться достоинством перед власть и богатство имущими. Когда в читальню общественного клуба во время благотворительного вечера ввалился полупьяный субъект в маске с «мамзелями» и начал выгонять читавших там, дебоширить, рвать газеты, то возмущение дошло до предела: «Кричали все интеллигенты… Танцы благодаря общей сумятице прекратились, и публика повалила из залы к читальне». Но когда в буяне узнали местного миллионера, фабриканта Пятигорова, «известного своими скандалами и благотворительностью», «…все интеллигенты растерянно переглянулись и побледнели, а затем…молча, не говоря ни слова, вышли на цыпочках из читальни…».[520]
Для Чехова 90-е годы начались поездкой на о. Сахалин, поездкой, которая определила новый период творчества. Весной 1890 года писатель по бездорожью пересек большую часть Сибири, переправлялся через Обь, Иртыш, Томь. Из Томска до Иркутска ехал в коляске, много верст прошел пешком, оттуда — по Байкалу, Шилке и Амуру до Благовещенска и через Татарский пролив — на Сахалин. На острове Чехов начал перепись населения и составил 10 000 карточек. Во время переписи знакомился с бытом каторжан. Поездка и последовавшая книга «Остров Сахалин», всколыхнувшая общество, стали большим гражданским подвигом писателя. После поездки у Чехова появилась новая мера требовательности в осмыслении жизни, мечты о будущем. В 1892 году им была написана повесть «Палата № б» о двух типах отношении к жизни — активном и пассивном. Мировоззрение доктора Рагина, давно смирившегося с порядками больницы для душевнобольных, противопоставляется позиции больного Громова. Спор их о том, что составляет смысл жизни — смирение перед насилием, злом или борьба с ними, — был отражением общественных настроений тех лет, вопросов, занимавших передовую интеллигенцию.
Активизация общественной мысли отразилась в творчестве ряда писателей новым освещением нравственной темы — появляются типы «прозревших» людей. Человек изо дня в день воспринимал будничную пошлость, неправду, зло как нечто привычное, жизненное, не подлежащее суду. Перелом заключается в том, что человек вдруг осознает, что это не жизнь, а ее искажение, что такие отношения не норма, а отклонение от нормы. Открытие это приносит страдание, своего рода недуг — «болезнь совести и
