общечеловечен и в то же время индивидуален, так как выражал заветные мысли художника.

Внимание и интерес художника к внутреннему миру, переживаниям человека проявляется и в других больших картинах, как «Неутешное горе» (1884), так и в ряде великолепных портретов — И. И. Шишкина, Н. А. Некрасова (в период «Последних песен») и особенно Л. Н. Толстого. Последний портрет даже среди работ таких художников как Ге, Репин, Нестеров, писавших «великого старца», считается одним из лучших, если не лучшим вообще. Художник сумел ярко передать цельность гениальной личности писателя — его проникновенную зоркость, действенный ум, внутреннюю силу.

Другим идейным наставником и трибуном передвижников был известный художественный критик В. В. Стасов. В своих многочисленных статьях он приветствовал появление реалистического направления в русском искусстве, глубину и возвышенность взглядов художников. «Перед нами теперь другая порода, — писал он, — здоровая и мыслящая, бросившая в сторону побрякушки и праздные забавы художеством…». Отмечая в их произведениях «правдивость и жизненность сюжета», «истину типов, сцен и выражений», Стасов восторженно, со всем пылом своей эмоциональной натуры пропагандировал эти принципы. Он поддерживал словом и делом молодых талантливых художников, выступал против несправедливых, пристрастных на них нападок.

Сразу же после открытия первой передвижной выставки в Петербурге он опубликовал в «Санкт- Петербургских ведомостях» статью «Передвижная выставка 1871 года», оценив ее как «самую большую художественную повесть». И до конца своих дней продолжал регулярно писать о передвижных выставках и отдельных художниках.

Работы Стасова были посвящены широкому кругу вопросов, при этом он был не только пропагандистом реалистического национального искусства, но и ярым противником всего, что считал отжившим, вредным для художественной жизни. Не все оценки В. В. Стасова бесспорны. Как человек страстно увлеченный, он допускал просчеты, ошибки, но при всем том его поддержка, его искренняя убежденность в правильности пути, избранного членами «Товарищества», имела огромное значение для передвижников, способствовала тому, что это объединение художников стало крупным явлением в русском искусстве.

Впоследствии видный историк русской культуры П. Н. Милюков так охарактеризовал передвижников:

«Вслед за Перовым… выступила… целая фаланга талантливых художников, перенесших на полотна все содержание русской действительности: город и деревня, столица и провинциальная глушь, все классы общества, крестьяне и разночинцы, помещики, духовенство белое и черное; люди всех профессий, чиновники и лавочники, доктора и адвокаты, студенты и курсистки, всевозможные положения жизни, служба и ссылка, преступление, подвиг, мирная семейная жизнь… словом, все бесконечно разнообразное содержание действительной жизни…».[536]

Конечно, значение передвижников этим не ограничивалось. Видный современный историк искусства XIX века Д. В. Сарабьянов так охарактеризовав значение «Товарищества»: «Именно в России сложились такие условия, в которых искусство взяло на себя важнейшую общественную функцию, сосредоточив особое внимание на социальных и этических проблемах, на решении просветительских задач… В Товариществе воплотились две важнейшие для того времени тенденции — выставочно- организационная и идейно-демократическая. В соединении их и заключается значение Товарищества в мировой художественной культуре XIX века».[537]

В канун 1860-х годов историческая живопись в Академии официально считалась ведущим жанром. Среди исторических живописцев было много питомцев Академии: награжденные большими золотыми медалями К. Д. Флавицкий, М. А. Васильев, Н. Н. Ге, академик Ф. А. Модлер, пенсионер Ф. А. Бронников и др. Темами исторических полотен преимущественно избирались библейские сюжеты («Дети Иакова продают своего брата Иосифа», «Апостол Иоанн Богослов, проповедующий на острове Патмосе во время вакханалий» и др.) или эпизоды из античной истории.

Нередко в подобных исторических картинах не было «ни трагического размаха массовых сцен (присущих романтическим композициям Брюллова и Бруни), ни даже исторической точности деталей, а чаще всего — одно лишь пустое и эффектное зрелище, занимательная, со множеством отдельных „мизансцен“ многофигурная композиция».[538]

Художники-реалисты 60–70-х годов положили начало новому направлению в исторической живописи. Оно отличалось усилением интереса к отечественной истории, быту и личным переживаниям исторических деятелей.

Тщательно и исторически достоверно выписываются детали костюмов и обстановки. Однако интерпретация исторических сюжетов носила жанровый характер.

Исторические темы привлекают таких художников, как В. Г. Шварц, Н. В. Неврев, Г. Г. Мясоедов, И. И. Прянишников. Хотя их полотна не лишены еще некоторых бутафорских подробностей и исторические сюжеты трактуются подчас в бытовом плане, но в целом этих художников отличает достаточно серьезный подход к историческим событиям. Так, картина Шварца «Вешний царский поезд на богомолье» (1868) явилась первой исторической картиной, где народ изображен не в виде благоденствующих пасторальных поселян, а жизненно правдиво. В. В. Стасов позднее писал, что на этом полотне встретились как бы два мира: «На одном конце — богатые царские возки с золотом и расписанными орлами чуть не в сажень, и, конечно, изумруды и жемчуга, атласы и парчи сияют на тех, кто внутри их сидит; вокруг — сытые откормленные стрельцы со знаменами и в богатых шубах, вдали монастырь, наверно, тоже с несметными богатствами. На другом конце — лужи и солома, жалкие избушки вроде хлевушков, мужичье и бабы в одних рубашках, на снегу».

Другим значительным историческим полотном стала картина Н. Н. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». Примкнув к Товариществу передвижников, Ге выставил картину на первой выставке в 1871 году Картина вызвала большой интерес и много споров. Сюжет художник трактовал как драматическое столкновение противоположных личностей. Воспроизводя предельно напряженный момент этой психологической битвы, художник изображает отца и сына внешне спокойными. «Здесь уже все решено для Петра, для Алексея. Слова сказаны и судьбы определены… Бумаги кончили говорить. Люди кончили говорить. Говорят глаза. Петр поднял голову, вглядывается в сына. Алексей опустил глаза, словно ускользая, жалко и беспомощно. В жалкой беспомощности ускользания таится признание вины и беспричинная надежда слабого. Кроваво-красная скатерть… стекая на пол, разделяет отца и сына…». Салтыков-Щедрин достоинством картины считал такую сдержанность выражения чувств.

Хорошо, что Петр не показан во весь свой огромный рост, что не потрясает руками, не сверкает глазами, что Алексей не стоит на коленях, не молит о пощаде. Но «всякий, кто видел эти две простые, вовсе не эффектно поставленные фигуры… был свидетелем одной из тех потрясающих драм, которые никогда не изглаживаются из памяти».

Таким образом, историческая живопись пополнилась передачей внутренней жизни героев. История здесь воспринималась как драма переживаний. Картина Ге подготовила высокий драматизм и психологизм исторических полотен Репина и Сурикова.

Принципиально новое развитие исторической темы было достигнуто творчеством И. Е. Репина и В. И. Сурикова. Репина в истории привлекали острые драматические моменты, по-новому освещающие и раскрывающие психологию выдающихся личностей. В своей первой исторической картине «Царевна Софья Алексеевна» он изобразил Софью сразу после подавления стрелецкого бунта, когда властолюбивая царевна была заточена в Новодевичий монастырь. Женщина, страстно стремившаяся к власти, показана художником в тот момент, когда едва не став царицей, она вынуждена превратиться в скромную инокиню. Софья еще полна бурного протеста, страшного гнева, ненависти, но художник дает почувствовать ее обреченность.

Одним из лучших произведений Репина является его другая историческая картина «Иван Грозный и его сын Иван». Художник с необыкновенной силой и правдивостью передал бурю чувств царя, смертельным