Высшей Целью.

Но почему все традиционные религии мира так упорно держатся за элемент потустороннего или, выражаясь более философским языком, трансцендентного? Потому что трансцендентные понятия дают им обоснование Высшей Цели, узаконивают ее как единственно 'истинную'. Они подводят человека к принятию Высшей Цели.

Одна из тенденций человеческой культуры, хорошо изучен­ная с позитивистских позиций, это тенденция к объективированию явлений человеческой сферы, переосмыслению их как яв­лений вселенского масштаба, внешних по отношению к чело­веку. Я не знаю, кто впервые в ясной форме указал на эту тен­денцию, но у Фейербаха, в его 'Сущности христианства', эта идея уже сформулирована и является основой всего сочинения. Объективирование появляется в истории культуры в разных обличиях. Объективирование связи между именем и значением порождает магию первобытных народов. Объективирование абстрактных понятий порождает теорию идей Платона, а затем и другие формы философского идеализма. Трансцендентный элемент религии является объективированием трансцендент­ности Высшей Цели. Действительно, Высшая Цель не может быть выведена ни из какой другой цели, ибо она — высшая. Она не может быть найдена или открыта, потому что она — цель. Она может быть только установлена волевым актом, 'создана из ничего', из 'запредельного'. В объективирован­ном виде существование Высшей Цели преломляется как су­ществование 'другого' мира, выходящего за пределы нашего ощущения и познания.

Понятие о Боге маскирует происхождение Высшей Цели. Центр тяжести перемещается на вопрос о существовании Бога, а Высшая Цель объявляется одним из его аспектов, выводится из существования Бога. Вопрос воли превращается таким обра­зом в вопрос знания или веры (принципиального различия между этими понятиями нет). Волевой в своей основе акт предстает как акт откровения, раскрытия сущего. Когда этот акт свершается и религиозное чувство становится для человека неоспоримым и самоочевидным фактом его внутренней жизни, оно принимается как неоспоримое свидетельство существова­ния Бога. Круг замыкается.  

Маркс в своей исторической теории рассматривал человека как существо экономическое. Однако успех его теории, несмот­ря на ее полную беспомощность в предвидении событий, дока­зывает как раз обратную истину: человек не есть экономиче­ское существо. Марксизм приобрел огромное влияние потому и только потому, что оказался успешной формой выявления и сгущения религиозного чувства под видом научно-политической теории. Ибо человек - существо религиозное.

Не только марксизм, но и позитивизм и, наверное, вся куль­тура 19-го века недооценивали важности религиозного элемен­та. 'Любовь и голод правят миром' - это был один из самых популярных афоризмов. Но любовь и голод мы находим уже в мире животных. Неужели различие между человеком и живот­ными столь незначительно, столь поверхностно, что те самые факторы, которые в мире животных являются важнейшими и определяющими его развитие, определяют развитие и в мире человека?

В рамках моего определения религии и религиозного чувст­ва утверждение, что человек - существо религиозное, становит­ся почти тавтологией. Действительно, в иерархии целей и планов поведения религиозные планы образуют высший уровень. Зна­чит, они определяют наиболее общие и долговременные аспек­ты поведения. Но этот формальный ответ не слишком убеди­телен, ибо остается открытым вопрос: до какой степени, сколь интенсивно религиозный уровень влияет на жизнь каждого человека? И как он влияет на историческое развитие общест­ва в целом?

Выраженность религиозного элемента, интенсивность рели­гиозного чувства и роль его в судьбе человека — вещь чрезвы­чайно индивидуальная и варьируется в широких пределах. Яр­кие образы людей с сильно — очень сильно — развитым религи­озным чувством рисует нам Достоевский. Человек Достоев­ ского — это человек религиозный по преимуществу. Религиоз­ная субстанция - проблемы высшей цели и смысла жизни -пронизывает его насквозь, определяет его мысли и поступки в каждой детали, в каждой мелочи. Человек Достоевского – это человек, у которого религиозный этаж чудовищно разрос­ся и подавил собою все остальные этажи иерархии. У человека Достоевского нет тех 'простых и естественных' человеческих чувств, которые привязывают нас к материнскому чреву био­ логической, природной гармонией; он видит и чувствует через призму высших ценностей. И его инстинкты, сколь ни сильны они, преломляются в той же призме. В сущности, каждое его чувство — религиозное, с присущей ему противоречивостью, ненасытностью, трагизмом. И человек Достоевского остается таковым в любви и ненависти, в добре и зле, в прекрасном и отвратительном. Великая заслуга Достоевского перед мировой культурой состоит в том, что он создал новый тип — если угодно, новый биологический вид — человека: человек религиозный, в его чистом, предельном случае. Этот новый образ, созданный Достоевским, оказал глубокое влияние на культуру 20-го века.

Экономический человек Маркса — это старый добрый чело­век 19-го века. Не мудрствуя лукаво, он идет на рынок, чтобы обменять один сюртук на двадцать аршин холста. На вложен­ный им капитал он стремится во что бы то ни стало получить максимальную прибыль и т.д. Он действует исключительно из соображений личной выгоды, из расчета, из стремления к удов­летворению своих потребностей. Это слово является ключевым для понимания его сущности. Человек экономический может быть определен как существо, стремящееся к максимальному удовлетворению своих потребностей. (Не могу удержаться, что­бы не процитировать одну фразу из сочинения Энгельса, кото­рое я уже несколько раз использовал в первой части, а именно, из 'Людвига Фейербаха': '...Он (человек) должен иметь обще­ние с внешним миром, средства для удовлетворения своих по­требностей: пищу, индивида другого пола, книги, развлече­ния...'⁷ Трогательная простота, с которой Энгельс причисляет 'индивида другого пола' к средствам удовлетворения потреб­ностей, была бы, наверное, невозможна в наше время.)

Экономический человек - вполне законная абстракция. Его поведение относительно просто и более или менее пред­сказуемо; он может служить как модельный заменитель чело­века при решении отдельных частных задач, например, связанных с функционированием рынка, обращением капитала и т.п. Но строить на этой основе всеобщую концепцию человеческой истории, да еще с претензиями на конкретные предсказания (о, безмерная самонадеянность 19-го века!) — это то же самое, как объяснять работу электромотора по аналогии с паровой машиной, не имея представления об электрическом токе и маг­ нитном поле.

Человек Достоевского и человек Маркса — два полюса чело­веческой природы. Человек Достоевского, с предельным доми­нированием религиозно-этического уровня, с его каждосекундным мучительным присутствием — это, конечно, не норма. Какую же роль играет этот уровень в жизни обыкновенных, нормальных людей? Каков механизм его влияния?