этого знать не полагалось. Пока советские лидеры были в глазах народа героями революции и гражданской войны, существование героев в других сферах деятельности не противоречило интересам системы. Однако на фоне безликих руководителей существование ярких фигур с большим автори­тетом таит в себе определенные опасности. В конце концов, С. П. Королев мог сказать любому члену Политбюро: 'Я дал миру выход в космос. А ты кто такой?' Конечно, на самом деле он никогда так не сказал бы. Но уже возможность такого со­поставления вряд ли была бы приятна руководителям. Основным тезисом пропаганды, которая велась вокруг космической программы, было то, что успехи в космосе — достижение советского строя, что это было возможно только в условиях социализма и только под руководством коммунистической партии и ее Центрального Комитета.

Когда в эпоху хрущевского либерализма я стал знакомиться с материалами по истории КПСС, я с удивлением узнал, что в 20-е годы слово 'вождь' часто, а быть может, и в основном, употреблялось во множественном числе: 'вожди партии'. Я родился в 1931 г., и я привык к тому, что вождь может быть только один: Великий и Мудрый Вождь всего прогрессивного человечества. Идея вождизма, возникшая и укоренившаяся в эпоху революции, сконцентрировалась ко времени моего детства и юности в одном человеке, стянулась в одну ослепительно яркую точку. Потом эта точка потухла. Вождей не стало, остались руководители.

Руководители стационарного тоталитарного государства представляются простому человеку единой, недифференцированной массой. Они произносят предельно стандартизованные, не отличимые друг от друга по стилю речи и никогда не выносят на обсуждение разногласий, которые между ними имеются. Быть может, среди них есть выдающиеся люди, быть может, и нет. Возможно, что они все одинаковые, возможно, что они все разные. Мы о них ничего не знаем и не должны знать — по архитектуре нашей социальной системы. Мы должны только знать, что они являются средоточием и олицетворением 'коллективной мудрости' партии, системы.

Происходит смена поколений, и дототалитарное время отодвигается в далекое прошлое. Еще 7-8 лет назад мы были свидетелями коллективных протестов видных деятелей культуры, и в частности академиков, против реабилитации Сталина и сталинских методов. На официальном языке эти протесты с полным правом могут быть названы 'пережитками капитализма'. Протестовавшие были в большинстве людьми прежней формации, которые через ужасы сталинского времени пронесли веру в дототалитарные идеалы и возможность их осуществления. В то же время они занимали высокое положение, поэтому их коллективные выступления были серьезным общественным явлением, с которым нельзя было не считаться. С тех пор одни из них умерли, другие потеряли веру в то, что можно что-нибудь сделать. Из числа первых 'академиков-подписантов' только А.Д.Сахаров продолжал идти по тому же пути. И вот в августе 1973 года мы увидели коллективное письмо совсем другого сорта, которое было напечатано во всех советских газетах, — позорное письмо сорока академиков, осуждающее деятельность Сахарова.

Это письмо и последовавшая за ним клеветническая кампания против Сахарова открыли новую эру в истории советской науки. Сталин еще вынужден был прибегать к услугам 'чужих' людей, если они были крупными специалистами своего дела. Человеку такого класса разрешали до известной степени оставаться самим собой, аппаратчики относились к нему по-особому, как к некоей диковине или реликвии прошлого. Теперь все это кончилось. Наука полностью огосударствилась, она заняла то место, которое ей и полагается иметь в стационарном тоталитарном обществе. Новые академики — люди тоталитарной психологии, прошедшие через частое сито государственного контроля. 'Чужому' теперь в академики не попасть, у государства теперь больше чем достаточно 'своих' кадров (хорошие они или плохие — это другой вопрос). Весной 1968 года президент Академии наук СССР М.В. Келдыш сказал по поводу тех ученых, которые подписывали письма с протестом против политических репрессий и беззаконий: советская наука обойдется и без них. 

Необходимым условием стационарности является самовоспроизведение. Самовоспроизведение политической машины тоталитаризма было налажено еще Сталиным. Сейчас заканчивается налаживание самовоспроизведения тоталитаризма в культуре. Своеобразным измерителем этих процессов являются массовые кампании против врагов (действительных или мнимых) тоталитаризма. Эти кампании для внешнего наблюдателя — как землетрясение для геолога, по ним он может судить, что процессы формообразования в земной коре еще не закончены. Политические процессы 1937-39 годов были последними крупными 'землетрясениями'; с тех пор полити­ческие формы отвердели, и если что-то и происходит, то лишь небольшие трещины и оползни — главным образом, скрытые. Налаживание тоталитаризма в культуре отняло больше времени. Еще в последние годы Сталина мы видим массовые кампании против 'менделистов', 'космополитов' и т. п. Затем кампании становятся все короче и уже по охвату. Возможно, что кампании против Солженицына и Сахарова в 1973г. – последние в своем роде. Они выходят из моды, как и 'перегибы'.

Ибо контроль партийного аппарата над хозяйством и культурой захватил уже все уровни иерархии. Я имею в виду тот контроль, который не допускает проникновения на руководящие должности — и вообще на сколько-нибудь заметные места — людей, способных бороться за свои убеждения и основные прав а личности, короче говоря, людей чужих с точки зрения тоталитарного государства. Техника контроля достигла высокой степени совершенства и продолжает совершенствоваться. Время от времени партийные и правительственные органы издают постановления, которые обычно так и называются: 'О мерах по дальнейшему совершенствованию...' Вот, например, 9 ноября 1974 г. в 'Правде' опубликовано изложение постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР 'О мерах по дальнейшему совершенствованию аттестации научных и научно-педагогических кадров'. Здесь обращают на себя внимание два элемента. Во-первых, Высшая аттестационная комиссия, присваивающая ученые степени и звания, переводится из ведения Министерства высшего образования в ведение Совета Министров. Следовательно, надзору за аттестацией научных работников придается увеличенное значение. Второй элемент виден из следующей цитаты:

'В практической деятельности Высшей аттестационной комиссии, советов высших учебных заведений и научных институтов рекомендовано установить незыблемое правило, чтобы к защите принимались только такие диссертационные работы, которые имеют научную и практическую ценность, а соискате­лями ученых степеней утверждались лица, положительно проявившие себя на научной, производственной и общественной работе'.

Так что будь ты хоть Исаак Ньютон, а если не проявил себя положительно на общественной работе, — кандидатом наук тебе не бывать.

И не только кандидатом наук. Потенциальные нонконформисты вылавливаются с юных лет, им не дают получить приличное образование. За малейшее проявление инакомыслия студентов исключают из институтов, а затем презрительно именуют 'недоучками'. Недоучки! С каким вкусом газетные писаки и партийные работники — сами люди полуобразованные — произносят это слово! Недоучка Амальрик, недоучка Буковский...

Однажды, когда я еще работал в солидном академическом институте, я организовал у нас выступление историка и философа Г.С. Померанца, известного самиздатовского автора, произведения которого ходили по всему Союзу. Г.С.Померанц – очень интересный мыслитель, к тому же яркий и увлекательный эссеист. Он выступил на философско-методологическом семинаре института. Зал был полон, доклад вызвал большой интерес. Однако выступление самиздатовского автора на институтском семинаре не прошло незамеченным. Кто-то нажаловался в партбюро на 'неправильную идеологическую линию' на семинаре, и я был призван к ответу. На заседании партбюро, куда я был приглашен, особенно суетился