останется при своем мнении? Переубедить его, как видно, не удалось. Впрочем, не все сразу. Борцову не хотелось больше ни нападать на старшего лейтенанта, ни тем более добиваться от него невозможного. Хотелось защитить справедливость, только и всего, не позволить взять верх мнению, вызревшему на зыбкой почве подозрительности. Что касается самого Тимохина, то его болезнь, по всему видать, застарелая. Лечить ее придется долго.

— Стало быть, — Борцов вел беседу к финишу, — как решим окончательно? Выразим недоверие юноше, который честно и охотно помогал нам? Делом доказал свою преданность Родине? Так, товарищ старший лейтенант?

— А хотя бы и так! — бросил, не задумываясь, Тимохин.

— Но где же логика? Где факты?

— А его прошлое? — интендант по-прежнему бил в одну и ту же точку.

— Какое прошлое? Разве оно у Ромашова темненькое? Разве его отец вместе с папашей Царькова грабил колхозные амбары? Поджигал на токах скирды? Убивал из-за угла советских активистов? О каком прошлом вы толкуете? Может, копнем еще глубже? Доберемся до деда и прадеда?

Старший лейтенант махнул рукой.

— Да причем тут его предки, товарищ подполковник? Имеется более свежий и неоспоримый факт: в начале Великой Отечественной Ромашов остался в городе, захваченном гитлеровцами. Почему заблаговременно не явился в военкомат? Почему вместе со всеми не явился в военкомат? Почему вместе со всеми не эвакуировался? Вот где собака зарыта! — воскликнул Тимохин, нисколько не сомневаясь, что уж теперь его доводы произведут должное впечатление.

Запальчивость, с которой он снова пустился отстаивать свое мнение, была беспочвенной и наивной.

— На все ваши «почему» я могу легко ответить, — Павел Николаевич задержал на Тимохине прямой, сверлящий взгляд. — Собака зарыта в другом месте. Юноша, вчерашний школьник, вовсе не виноват в том, что фашисты ворвались в его город. Не мы ли с вами обязаны были остановить оккупантов? И не у городских стен, даже не на подступах к ним, а гораздо раньше. Если хотите — на госгранице. Пели же мы «Если завтра война…»? Да и оружие было не в его, а в наших руках. А мы пятились, отходили, нам не хватало силенок… Вот и вломились громилы в наш дом. Что он, хотел этого? Зазывал врагов к себе? Распахивал перед ними свои двери?… Вот видите, Тимохин, какая тут получается арифметика. А вы навалились на младенца, лупите его чем попало. Орете — чужой… Какой же он чужой, если для фашистов его душа оказалась крепким орешком. Да что там орешком… брестской крепостью! Вот на эту-то крепость и вел наступление абвер, в частности — майор фон Баркель. И ни победы, ни безоговорочной капитуляции. Однако гитлеровский разведчик до сих пор тешит себя иллюзиями: дескать Ромашов работает на Германию… Ромашов — исполнительный агент! Но мы-то с вами знаем, на кого он работает. Так зачем же сомневаться? Родину Ромашов не подведет — нигде, ни по ту, ни по эту сторону фронта. Таково мое глубочайшее убеждение… Демшина тоже разделяет его…

— Зачем же тогда вы меня позвали? Зачем выслушивали? Сразу бы так и сказали: вопрос, мол, решенный, дискутировать не будем.

Борцов недоуменно пожал плечами.

— Странно… Очень странно… Неужели вы так и не поняли, зачем? Да хотя бы затем, чтобы помочь вам уяснить прописную, но важную истину: с таким настроением, как ваше, жить нельзя. К тому же еще и сражаться с врагом… О холодной голове вспомнили. А каким должно быть сердце? Какими — руки? Если уж цитировать Феликса Эдмундовича, то надо полностью, от точки до точки. — подполковник помолчал, всматриваясь в заерзавшего на табуретке Тимохина. — Нас тут немного, задачу решаем трудную, ставку приходится делать даже на вчерашних противников. Хотя бы на того же Ганса Деффера. Гитлер устроил в головах немцев полную неразбериху, хаос, а нам приходится наводить порядок, вправлять, что называется, мозги… Без такой хирургии не обойтись. Поэтому работать надо дружно, согласованно, с точным прицелом на успех…

Тимохин под конец угомонился, и офицеры смогли по-деловому обсудить вопросы, связанные с подготовкой Ромашова к его необычному путешествию.

Линию фронта Ромашов перешел севернее Гродно, вблизи «Мельдекопфа» — одного из переправочных пунктов абвера. Создавая видимость его преследования, военные разведчики запустили несколько осветительных ракет. Лощина, разделявшая враждующие стороны, порою видна была из края в край. В момент ее освещения Ромашов, как и было условлено, падал на землю и, чуть приподняв голову, высматривал направление для следующего броска.

Мертвое пространство он преодолевал при сильнейшем внутреннем напряжении. Он отдавал себе трезвый отчет в том, к кому идет и с какой целью. Он также знал, что не идти туда нельзя, что бы его там ни ожидало. И в то же время остро чувствовал, что идти туда ему ужасно не хочется. Это тяготившее его нежелание возникло не сейчас, перед последним броском. Оно накапливалось в душе постепенно, с того часа, как он дал согласие. Порою казалось, что если бы вдруг с нашей стороны кто-то окликнул его и велел поворачивать обратно, он охотно бы это сделал. Но такой команды ему не услышать, и не потому, что рядом ни одной живой души, а потому, что ему очень надо, непременно надо идти. В первый раз немцы приволокли его к себе силой. Теперь он шел к ним сам, побуждаемый лишь одним чувством — чувством долга. Что ждало его там, за видневшимися в мерцающем свете брустверами траншей? Как встретит после разлуки майор Баркель? Не удалось ли этому хитрому лису пронюхать, чем на самом деле он занимался все это время? Вопросы возникали сами собой и раздражали Сергея. Ведь сколько голову ни ломай, на них не ответишь. Возможно, дело будет обстоять именно так: он доставит в абвер секретные бумаги, убедительно изложит сочиненную контрразведчиком легенду и они поверят. Если только так — примут с почестями, даже вручат награду. Последнее было бы на руку и шефу. Кто близко знал Баркеля, тот не мог не заметить, что предела его тщеславию не существует. Уж если он возносил до небес доблесть и мужество какого-то агента, то при этом думал главным образом о себе, своей карьере. Железный крест любой степени приятнее иметь на собственной груди.

…Над ближним бугорком холодно блеснула каска. Немец! Сергей приостановился. В следующее мгновенье, вобрав голову в плечи, будто уклоняясь от пуль, он устремился к этому бугорку. «Ложись!» — приказали ему по-русски, и он послушно распластался, минуту-другую не шевелясь, будто сраженный пулей. Затем, быстро орудуя локтями, пополз. У насыпного бруствера его подхватили чьи-то руки и одним сильным, грубым рывком вместе с портфелем втащили в траншею. Над головой с тонким присвистом пролетела запоздавшая пуля.

— Пуля — дура. И наша, и ваша, — отдышавшись, сказал рослый сутуловатый немец. — А вообще вам везет, — добавил он, и Ромашов уловил в его словах намек на удачу в недавнем прошлом.

Он прислонился спиной к мягкой, осыпающейся стенке траншеи, растер ладонью левое, ушибленное плечо, с досадой подумал: «Этот верзила мог бы обойтись со мной и поделикатнее. Знает хоть, кто я? Почему не спросил пароль?»

Но верзила знал, что солдат, перебежавший с той стороны, был не кем иным, как агентом абвера, которого он встречал по личному указанию Баркеля. Решил, во-первых, потому, что русских перебежчиков здесь давно уже не бывало, это ведь не начало войны, а во-вторых, внешность этого парня шеф неплохо обрисовал.

— Вы есть кто? — все же осведомился немец. — Ваша фамилия?

— Ромашов, — назвался Сергей.

— Ромашов? — переспросил он без всякого удивления, и Сергею стало ясно, что поджидали здесь именно его.

— Так точно… Сергей…

— Гут, гут… Очень рад встрече… Очень… Я — лейтенант Гросс, — назвал он себя. — Имею поручение…