стал отклоняться куда-то на север. Пограничники переглянулись. Опара не рискнул больше беспокоить сержанта, так как мог схлопотать замечание. Да сержант и сам еще толком не понял, что же с самолетом: сбросил парашютистов и ушел или он еще вернется? Пока Корнеев ломал голову над своими предположениями, знакомый звук возник снова. Теперь он плыл низко, над самыми кронами.

— Зашел со стороны Круглого, — определил сержант, чувствуя, что Опара дожидается его авторитетного заключения. — Сбросил высоту.

Над Круглым озером, свинцово темневшим слева от дороги, возникла, словно привидение, огромная черная птица. «Юнкерс» держался примерно на 150-200 метрах. Скорость его на этой высоте казалась невероятной. Метеором пронесся он над одним озером, с той же стремительностью пересек другое, а затем опять полез в небо, сделав разворот. Обратным курсом шел уже вдоль опушки.

— Следите, Опара… Внимательно следите, — строго предупредил старший наряда. — Если сбросит, то именно сейчас…

Самолет забрался высоко. Одно время Опаре показалось, что в небе скользнула какая-то тень. Он затаил дыхание, словно в это мгновенье оно мешало ему. Но тень исчезла, и ефрейтор ничего определенного уже не замечал. В последний раз бомбардировщик проплыл, не снижаясь, и на фоне неба смутно обозначились его контуры, неузнаваемо изменившиеся в размерах. Моторы работали с тем же нудным надрывом, но уже с меньшим напряжением. «Неужели сбросил? — подумал Корнеев. — Сперва разведал, а потом сбросил. Только что, над головой… И та тень не просто привидилась, а была парашютистом. Не зря же столько кружил здесь».

Гул перемещался на запад и затихал, «Юнкерс» лег на обратный курс. Кружить ему здесь было больше нечего. Корнеев приказал ефрейтору держать под наблюдением опушку леса справа от дороги, сам же прополз по обочине с десяток метров и расположился так, чтобы видеть опушку слева и ближний берег. Перешеек между озерами беспокойства у него не вызывал, так как в населенный пункт «гости» наверняка не пойдут.

Рассвет, обычно ранний в июле, на этот раз словно запаздывал. Может быть, за лесом, на востоке уже и багровела неширокая полоска зари, но небо там еще с вечера было затянуто темно-синими дождевыми тучами. Они громоздились тяжело и грозно, подобно горному хребту.

И все же вокруг заметно светлело. Перед уставшими за ночь глазами, словно в огромной, сказочной фотолаборатории, с нарочитым замедлением проявлялся пестрый снимок. И темно-зеленая кайма леса, и серая, с заросшей колеей лента дороги, и серебристая, отшлифованная до глянца гладь озер. Очертания предметов выступали все более определенно.

Послышались шорохи. Припав к земле, Корнеев уловил частые, равномерно повторяющиеся звуки. Да, это были шаги. Он решительно вскинул руку, предупреждая ефрейтора. Закачалась на крайней березе веточка. И тут же на обочине дороги появился военный с вещевым мешком за спиной. Оглядевшись, он поманил рукой своего напарника. Шедший следом был в точно таком же армейском обмундировании и нес в правой руке чемодан. Выбравшись на дорогу, оба зашагали смело, уже не осматриваясь, будто все здесь было им знакомо.

Корнеев приложил к губам палец, в ответ на этот знак Опара послушно кивнул. Да, пусть сержант объясняется с ними сам, он вполне сойдет за немца. Конечно же это они, а то, что обмундированы в чужое, вполне объяснимо.

Ничего не подозревая, парашютисты миновали лежащего в кустах ефрейтора, однако едва поравнялись со старшим наряда, раздался не очень громкий, но властный оклик:

— Хальт!

Оба вздрогнули и точно окаменели. Оцепенение снял Корнеев, свободно заговорив с ними по- немецки.

— Господа, поздравляем вас с благополучным прибытием. На встречу с вами мы прибыли по поручению гауптмана Шустера.

Сержант сделал навстречу «гостям» несколько шагов. Из кустов поднялся Опара.

— Господин гауптман очень рад вашему прибытию, — спокойно продолжал Корнеев, — однако он просил вас соблюдать крайнюю осторожность. Если имеется оружие, прошу сдать. Разумеется, временно.

Не дожидаясь ответа, Опара подошел к мужчине с вещмешком и принял из его рук пистолет «ТТ». Поставив оружие на предохранитель, сунул его в карман своих брюк. Курьер Царьков, — а это был он, — только осклабился и произнес: «Битте». Сержант спросил, нет ли у него еще оружия, и тогда Царьков, опять осклабившись, без особого желания вытащил из потайного кармана крохотный браунинг.

— Все? — спросил Корнеев. — Гауптман наказывал строжайше…

— Нихт, нихт, господин унтер-офицер, — ответил Царьков, мешая немецкие слова с русскими. — Больше нихт!

Его спутник, радист Ганс Деффер, имел при себе револьвер системы «Наган». Он не выказывал ни малейшей непокорности, полагая, что ему, стрелку весьма неопытному, к оружию лучше не прикасаться. Опара сам извлек из его замусоленной кобуры наган и, прокрутив пальцами барабан, высыпал на ладонь все семь патронов. Револьвер ефрейтор сунул за парусиновый ремень.

— Гауптман Шустер дожидается вас в этом лесу, — объявил Корнеев, — в километре отсюда. Прошу соблюдать максимум осторожности, шагать бесшумно и не разговаривать…

— Гут, гут, господин унтер-офицер, — опять закивал Царьков.

Опара первым выбрался на тропу, за ним встал курьер. Расправив под лямками вещмешка свои сильные, покатые плечи, Царьков все с тем же выражением покорности поглядывал на Корнеева, дожидаясь его команды. Курьер не опоздал поймать тот момент, когда солдат, стоявший впереди, тронулся с места; приспособив ногу, он зашагал с завидной послушностью. Опара чувствовал за спиной его нешумное дыхание и мягкие, по-охотничьи осторожные шаги. Незаметно меняя ритм, ефрейтор старался держать парашютиста на безопасной дистанции. Если вдруг тот и попытается напасть или же шмыгнуть в кусты. Опара успеет принять меры. Но, судя потому, как естественно, натурально, без всяких подозрений прошла встреча, в пути ничего не должно приключиться, даже в тех немногих местах, которые ефрейтор счел наиболее опасными. Благополучно проследовали холм с густой порослью сосняка. Перебрались через болото. И когда в просветах между стволами редеющих сосен завиднелась поляна и, возбуждая аппетит, в нос ударили запахи походной кухни, с ефрейтором случилось непростительное. Заглядевшись, он опять, как и вчера, только с еще большей силой поддел носком неподатливое узловатое корневище.

— Ух, черт!… — потеряв равновесие и едва не грохнувшись, выпалил Опара.

Все сбились с шага. Корнеев что-то крикнул по-немецки. Такие слова ефрейтор слышал впервые и потому не понял их. Однако в голосе сержанта нетрудно было уловить солидный избыток злости. Тот парень, что нес вещмешок, на время притих, словно перестал дышать. Был, наверное, момент, когда он даже приостановился, потому что в хвосте прозвучало резкое корнеевское «Шнель!». Слово это Опара заучил твердо, он и сам, услышав его, невольно прибавил в скорости, еще не зная, удастся ли ему искупить вину. А вина была страшная: ефрейтор выдал в себе русского. Именно этого и опасался начальник заставы. Как же быть теперь? Что скажет капитан?

Царьков инстинктивно вздрогнул, услышав, как размашисто, смачно чертыхнулся шагавший впереди солдат. Вот тебе на: строил из себя немца, а сам, оказывается, чистейший русак. Каким же образом он очутился здесь? Полицай, что ли? А если полицай, то почему в военной форме? Почему выдает себя за солдата вермахта? Неужто гауптман не мог обойтись без его услуг?

«Ух, черт!» Он выпалил это с такими естественными интонациями в голосе, что ни один немец, пребывая в России хоть всю жизнь, не достиг бы такого совершенства.

Нервный озноб прошиб Царькова. «Ну зачем, — укорял он себя, — зачем отдал им еще и браунинг? Не идиот ли? Сам себя обезоружил!»

Теперь, после случившегося на тропе, он остро чувствовал, какую непоправимую ошибку