Помолчав, Либет продолжила:

— Вначале надо печатать рассказы в журналах, а уж потом думать о книге.

— Но они уже напечатаны в «Мурзилке», — вставил я.

— Как? Не может быть! — в ее голове явно начались какие-то мучительные процессы.

— Представьте себе, — хмыкнул я, уже готовый забрать рукопись и уйти из издательства навсегда (это «не может быть» у меня долго звучало в ушах).

— Ну, оставьте, я еще раз посмотрю и позвоню.

«Детгиз» мурыжил меня еще полгода; было ясно, Либет поставила себе задачу — максимально затруднить мое вхождение в литературу и вообще исковеркать мою жизнь. Так и не дождавшись ее звонка, я припечалился и явился в редакцию за рассказами. Вялым голосом, с полудохлым видом, Либет объяснила что к чему:

— Понимаете, ну, может, в отдельности рассказы и ничего, но все вместе… Книжки нет, — и дальше еще хлестче, — все какое-то расслоенное, несобранное, неорганизованное, непрописанное, непродуманное.

Этот набор общих, ничего не значащих слов, конечно, не убил меня наповал, но нанес чувствительный удар и сильно заморочил голову. По молодости, я дурак поверил этой Либет больше, чем Митяеву и Хотиловской, а хвалу художников И. Бруни, В. Перцова, Е. Монина, которые иллюстрировали мои рассказы в «Мурзилке» и вовсе перестал брать в расчет (в то время я много наделал ошибок, но эта одна из главных). И не скрою, приуныл — да чего там! — тяжело переживал поражение, свой позорный провал. «Куда полез? — бичевал себя. — Думал, иду по дороге, а оказалось всего лишь топаю по тропе. Яснее ясного — не потяну то, на что замахнулся, еще не готов к этой работе и вряд ли вообще в литературе что- нибудь смогу». Помню точно, в те черные дни постоянно видел один и тот же сон — меня обвивает и душит гигантский удав, а морда у него — точь-в-точь этой самой Либет.

А в «Детском мире» меня никак не хотела печатать редактор Б. Цыбина, несмотря на три(!) положительные рецензии. Она твердо смотрела мне в глаза и говорила с неприкрытым удовольствием, улыбаясь:

— Не нравится. Ничего в них не вижу.

В то время Мазнин работал в одной редакции с Цыбиной; он при мне говорил ей:

— Беана, прочитай еще раз. Рассказы хорошие, прочитай внимательней.

Но она мотала головой:

— Нет, нет, — и, забавляясь, раскачивалась, только что не танцевала.

Я пялился на нее, надеясь услышать что-то конкретное, но она явно поставила на мне, как на литераторе, крест и, как бы читая надгробие, причмокивала: «Не нравится» — и улыбалась, давая понять, что я вообще случайно затесался в компании детских писателей. Причину объяснила сочувствующая мне заведующая соседней редакцией Е. Карганова:

— Она вас не будет печатать. Даже не будет смотреть рукописи. Ее авторы Сапгир, Холин и им подобные… Но вы пишите лучше их, и не слушайте ее (под словом «лучше», как я теперь понимаю, она имела в виду «реалистичней, более понятней детям»).

Эта последняя фраза немного приободрила меня, но я решил, что Карганова произнесла ее просто, чтобы я совсем не опускал руки (но я опустил, и опять мне снился удав — уже с мордой Цыбиной).

Мой друг Геннадий Цыферов был еще откровенней Каргановой:

— Зачем Беане (Цыбиной) тебя печатать? Ты ж не ее национальности, хе-хе. Она издает только своих, и вообще давно одной ногой в Израиле. А меня печатает, потому что я соавтор Сапгира… Так что это не просто вкусовщина, нравится — не нравится.

Трудно было поверить в такую избирательность, но дальнейшее, как это ни печально, подтверждало слова Каргановой и внушительную речь Цыферова.

Заведующая подростковой редакцией «Молодой Гвардии» А. Алексеева, довольно оплывшая особа — да попросту корова в очках, — при упоминании моей фамилии, брезгливо морщилась и мотала головой (и это притом, что ничего обо мне не знала и ничего моего не читала — видимо, ей просто не нравилась моя физиономия). Этой поганке было мало двух положительных рецензий на мою рукопись, она отправила ее на третью. И куда? В Ригу! Невиданный случай! Отправила «своему» автору на «заказную» отрицательную рецензию (как я узнал позднее — некоему Зеркальцеву, секретарю комсомола и по совместительству писателю). Узнав об этом, искушенный Цыферов рассмеялся.

— Чего ты туда поплелся?! Тебе там ничего не светит. Адэль (Алексеева) задрыга, скрытая сионистка. Я к ним вообще не хожу… Сейчас ее Яков Аким пропихивает в Союз писателей. Писательница, хе-хе! Веселый сюжетик… — воодушевленный этим фактом и моей бестолковостью, Цыферов повысил голос: — Все детские редакции оккупировали евреи. Их Маршак собирал со всей страны. Меня в «Детгизе» на дух не принимают, ни одной книжки не издали… Там всем заправляют Арон, Доукша, Самуил Миримский, Либет и их главный — Борис Камир. Стас Романовский знаешь, что сказал этому Исааковичу? «Вы Моше Даян в России, душите русскую литературу». Они печатают всяких Эппелей, Эдельманов… Либет даже навязывает Дехтереву (главному художнику) своих художников евреев… Кабакова, Пивоварова — ну, этих, у кого консервные банки на холстах…

А. Барков выразился еще доходчивей:

— Возьми сто книг Карла Арона, ни одной русской фамилии не найдешь. Он снимал у меня целые куски из повести, говорил: «Здесь пахнет Белой гвардией. А здесь антисемитизмом». В конце концов рукопись завернул. Семен Сорин недавно сказал мне: «Саша, если бы ты поменял национальность, я отвел бы тебя в „Юность“, там у меня все свои».

Кстати, вторую мою рукопись («Все мы не ангелы») Алексеева мариновала около года; потом отдала критику О. Грудцовой, которая, по словам Цыферова, была «еще более ярой сионисткой, чем Алексеева». Грудцова написала: «Где автор видел такую советскую молодежь? Посмотрите, что автор пишет о себе!» (повесть от лица героя и она, очевидно, не знала, что герой и автор — разные люди. Такая критикесса!). Прочитав эту дурь, я перестал воспринимать критиков как всезнающих оракулов, ну а Алексеева, понятно, мне снилась в образе очкастой коровы.

Раз уж заговорил о таком явлении, как национальная принадлежность, упомяну и редактора О. Ляуэр из «Советского писателя», далеко не оплывшую, даже симпатичную, особу. Я принес в издательство рукопись, когда уже был членом Союза писателей и имел не только дюжину детских книжек, но и пару взрослых. После положительной рецензии писателя В. Цыбина и попросту хвалебной критика В. Сурганова рукопись вставили в план и мне в редакторы назначили эту самую Ляуэр. И вдруг она выдает разгромное заключение, при этом поступает довольно оригинально — рецензию писателя не упоминает вообще, а из рецензии критика выдергивает всего одну строку: «…Вот и критик В. Сурганов пишет, что автор взял далеко не новый сюжет, который использовали многие писатели».

В самом деле, Сурганов так написал, только после запятой продолжил: «…но автор раскрыл его совершенно необычно, с поразительной эмоциональностью… Перед нами — хорошая, добротная русская проза, произведение, отмеченное печатью самобытности несомненной и очевидной». И дальше куча эпитетов в превосходной степени и настоятельная рекомендация издавать рукопись. Я привел слова критика вовсе не для того, чтобы пощекотать свое самолюбие — только чтобы показать свинство редакторши. А моя рукопись, которую она зарубила, позднее вышла благодаря другому редактору — поэту и прозаику Игорю Жданову. Этот момент Ляуэр упустила из вида (а то бы мне не сдобровать!), поскольку в то время активно пробивала рукопись своего мужа соплеменника. Я был свидетелем, как она организовывала рецензии, вставляла рукопись в уже утвержденный(!) план, выкинув из него какого-то беднягу, как выбивала договор и гонорар — будь здоров, какой! Издав три толстенных книги мужа, она с ним благополучно укатила в Израиль. Понятно, уезжают те, для кого карьера и материальная сторона важнее привязанности к родине. (Раньше прикрывались — будто их «зажимают», а теперь, когда они захватили и высшую власть, открыто мстят русским).

Ну да, к черту этих редакторш. За давностью времени можно было бы и не держать на них зла, если не думать — сколько они утопили рукописей, скольким «не своим» авторам отравили жизнь. И это не мои предположения (для справки: за прошедшие сорок лет появился целый косяк детских писателей, среди них только двое русских. Неужели так измельчал наш народ?). К слову, Ляуэр ни в образе удава, ни в образе коровы мне не снилась — в те дни я неутомимо волочился за женщинами и в снах представлял себя на