приусадебными деревьями и колодезными журавлями одиноко стояли среди раздолья осенних нив и словно грустили о чём-то. Колхозный центр был, по-видимому, подальше, но, должно быть, тоже вблизи шоссе.
На пригорке стояла тишина. Покой нарушался только глухим, как будто из-под земли идущим, шумом от быстрого хода тяжело гружённых автомашин. Широкое поле, граничившее понизу с изгибом старой дороги, казалось, уже покончило в этом году со всеми очередными делами — ржаная озимь покрывала его чистой буровато-зелёной пеленой.
И всё-таки озимь была не везде ровной. Кутть, который стоял на пригорке и, прикрывшись рукой от солнца, по-хозяйски снисходительно оглядывал окрестность, пустился в рассуждения о том, что рожь здесь
сеяли, видно, не в одно время, как полагается.
— Выборочная уборка — это мне понятно, но тут какая-то чертовщина: сев на выборку…
Действительно, в низине возле лесной опушки на поле ещё чернела земля и кое-где виднелись даже мешки с семенами. Вскоре из-за деревьев выехала конная сеялка. Она, двигаясь кругами, завершала сев на отдалённом участке, где полоса чернеющей земли была пошире.
— Продрыхал колхозничек недели две, а после проснулся и спохватился: поле-то лишь наполовину засеяно.
— Садись, Кутть, — сказала Мильви, — брось мирские заботы. Хлеб мы уже нарезали. Поедим его нынче, а земледелец пускай себе сеет на будущий год.
Кутть послушно подсел к изобильной снеди. Рядом развели костёр, куда бросили охапку сухих сучьев. Начали с холодных закусок, а когда сучья в меру обуглились, Мильви приступила к изготовлению горячих
блюд. На колышек-вертел, вырезанный из свежей ольховой ветки, нанизала тонкие ломти мяса вперемежку с кружками лука. Потом концы колышка укрепили на подпорках, которыми послужили найденные тут же камни, и Мильви стала готовить над огнём то самое кушанье, которое не позволяла именовать шашлыком, утверждая, что вернее называть его «разбойничьим жарким».
Кутть выстроил в ряд весь бутылочный резерв, принял этот парад и решил, что мужчинам пора переходить на старку, а коньяк оставить для дам.
— Вопрос не в том, есть ли у нас деньги, чтобы пополнить запасы. Но мы должны быть совершенно независимы от придорожных районных чайных. Вот так-то! Мой покойный отец говаривал: «Ежели захочется свежатинки, то не вздумай стрелять козочку подле усадьбы лесника». Мало ли… подвернётся ещё какой-нибудь корреспондентишка. Глянет разок-другой и настрочит фельетон, устроит из тебя такое «разбойничье жаркое», что и свинья есть не захочет. К чему такая неприятность? Вот так-то…
Подошёл Алекс и сообщил, что колёса в порядке. Но компания у костра ещё не собиралась уезжать. Мильви крутила вертел, а Эне снова необычайно оживилась, услыхав тираду Куття.
— Взгляни, миленький. — Эне, встав на колени, протянула к Сассю свою мягкую ладонь и за подбородок слегка приподняла его голову. — Ты только что, как истинный пророк, философствовал насчёт двух путей в жизни. И вот оба они перед нами, взгляни! Один путь — там, за пригорком, прямой и асфальтированный. Мы помчимся по этой трассе, после того как наестся наш Алекс. Всё дальше и дальше. Не правда ли, Сассь? А в стороне виден чуточку и другой путь. Эта старая, тихая колея была бы просто опасной из-за резкого поворота дороги. Сейчас же она заброшена и словно создана для приятнейших привалов. Попадёт ли гвоздь в шину или нет — всё равно тут, между лесом и холмиком, такое место, что только пей вино и предавайся любви. Никто ничего не видит…
— Готово! — крикнула Мильви, пробуя жаркое. При этом она смешно оттопырила губы, чтобы не обжечь их шипящим, горячим мясом.
— Живо по местам! Это надо есть с пылу с жару.
Компания села тесным кружком. Алекс быстренько нарезал несколько сухих раздвоенных веточек — получились вилки. Ели «разбойничье жаркое», обильно заливая его напитками: дамы в быстром темпе прикладывались к коньяку, мужчины — к водке. Все похвалили поварское искусство Мильви, приправляя подходящим словечком то мясо, то лук. Алексу объяснили, что и ему надо, соблюдая умеренность, возбудить аппетит.
— По маленькой разрешается. Вот так-то! — сказал Кутть, вручая ему бутылку. — Сам видишь, из города выехал трезвее трезвого, комар носа не подточит, а всё-таки напоролся на гвоздь. Теперь попробуй поезжай, промочив глотку. Со ста граммов черти не примерещатся.
Алекс доказал, что он за себя не боится. Мильви щедро угостила его мясом, отломив чуть ли не половину вертела. Кутть, прикуривая у костра, похвалил обоих.
— Бог в помощь, товарищи дачники! — раздался вдруг сильный, резковатый голос, принадлежавший отнюдь не призраку, а самому настоящему человеку.
Взоры участников пикника оторвались от шашлыка и бутылок и обратились к пришельцу. Компания тщетно пыталась разгадать, что собой представляет этот незнакомый мужчина и почему он мешает им закусывать. Помешкав от неожиданности, кутилы каким-то неясным гулом ответили на его приветствие. Эне первой нарушила неловкую паузу:
— К сожалению, вы ошибаетесь. Мы пришли по грибы, мы совсем не дачники.
— Да, — подтвердила Мильви, — сейчас мы проводим производственное совещание, а после поедем дальше, в большой лес, и там примемся за грибы.
Кутть предостерегающе посмотрел на Мильви. По его мнению, с незнакомцем следовало бы говорить в другом, более подходящем тоне. Но сделать это было нелегко. А пока что всё общество, сидевшее под берёзами, продолжало сверлить чужака взглядами, так и не сумев разобраться: кто он и зачем пришёл сюда.
Человеку этому можно было дать лет шестьдесят. Одет он был просто, по- рабочему, руки говорили о силе и труде. Светлые усы, полукружием обрамлявшие рот, слегка прикрывали глубокие морщины на худощавом
лице. Глаза под кустистыми бровями смотрели остро и зорко. Это было лицо, которое не нахмурится, если ветер, задувая навстречу, брызнет в него холодным дождём. Это лицо не расплывётся тотчас же в добродушии, если кто-нибудь посмотрит на него приветливо улыбаясь. Это было лицо, которое не содрогнётся, словно вода в тазу, от любого сотрясения. Но оно становится добрым или злым по велению сердца.
— Кто бы вы там ни были, дачники или грибники, — сказал крестьянин, — но дело такое, что мне придётся вас потревожить. Вы закрыли дорогу, и мне не проехать.
— Какую дорогу? — спросил Кутть. — Я что-то её не вижу…
— Здесь-то, конечно, ничего не видно. — По движению усов можно было догадаться, что человек усмехнулся. — А вот внизу я не могу проехать из-за вашего автомобиля.
— Наш автомобиль сейчас недвижим, — сказала Мильви, — он стоит на месте, и его вполне можно объехать.
— Не думайте, что я пришёл сюда шутки шутить. Налегке мне, разумеется, недолго объехать, но наша машина там не пройдёт. А мне сегодня ещё работать надо, пора горячая.
— Интересно, — спросил Кутть, — что это за машина, которой нужно столько свободного места?
— Неужто вас так часто обманывали, что вы ничему не верите? — ответил крестьянин. — Потрудитесь-ка встать, тогда увидите, что ничего удивительного у меня нет, просто-напросто конная сеялка. Да, сеялка с тремя лошадьми в упряжке. Головы не прозакладываю, сколько дюймов у ней от колеса до колеса, но ясно, что мимо вашего автомобиля нам не проехать. Прошу дать дорогу.
— Подождите чуточку, пока наш водитель поест,— сказала Эне с показной любезностью. — Присядьте. — И она грациозным движением руки показала на незанятый берёзовый пень.
— Если ваш водитель засидится за едой, то делать нечего, запряжём одну лошадь в вашу карету, повезёт вместо мотора, — с холодноватой невозмутимостью ответил колхозник.
— Ещё чего! — Кутть встал и по- дружески обратился к незнакомцу: — Мужчинам не стоит вздорить из-за выпившей женщины.
— Слышишь? Это про меня! — прошептала Эне и обиженно повисла на плече у Сасся.
Как в ходе разговора, так и в паузах напряжение не спадало, и обстановка оставалась обострённой. Женщинам совсем не нравилось, что этот мужлан с перемазанными землёй ногами не выказывал ни малейшего почтения к их обществу, хотя он наверняка видел марку лимузина, который преградил ему дорогу. Сассь сидел довольно безучастно, как бы выжидая чего-то. Куттю пришлось одному усмирять вызывающую заносчивость женщин, чтобы колхозник не рассердился всерьёз. Подавляя в себе резкие слова, подсказанные старкой, он сказал по-мужски обстоятельно и веско:
— Подумаешь, беда — шофёр закусывает! Нам это ничуть не мешает. Я и сам могу пойти дать дорогу.
— За мною дело не станет, успею поесть, — молвил Алекс, поднялся и зашагал по склону к автомобилю.
— Вот видите, товарищ, — продолжал Кутть, как бы подчёркивая своим тоном собственное достоинство, — сейчас мы освободим вам путь. Но не торопитесь. Всего два—три слова. Позвольте спросить: что у вас за сроки такие особенные — агротехнические сроки? Разве время сеять рожь чуть ли не в середине октября? Разве вы не находите, что запоздали отсеяться? Где-нибудь за лесом оставить полоску — ещё туда-сюда, а тут — сразу возле шоссе, всякий проезжий видит…
— Начальство вы будете или так себе приехали, скрывать нам нечего, — ответил сеяльщик. — Запоздали мы, верно. По краям, где низина, правду сказать, задержались. Зато повыше зеленеет что надо.
— Почему же вы про низину вовремя не вспомнили?
Как не вспомнили? Да мы её ничуть и не забывали. А что поделаешь? Земля, как сами видите, тут понизу идёт. Лето известно какое было. На поле зонтов не наставишь. Дренажные трубы обветшали, грязью забились. Избыточная вода стала снизу напирать, местами даже взбурлила, словно котёл с кашей. Посей тогда зерно — росточка у озими не
