По осеннему шоссе мчался серо-стальной автомобиль, оставляя за собой струйку выхлопных газов, тянувшуюся в ту сторону, где под слегка затянутым тучами небом расплывались по морскому простору большие

дымы столичного города. А дорога, за которой следил шофёр, вела в глубь страны.

Место рядом с шофёром пустовало, но на заднем, застланном ковром, сиденье расположились четыре человека, вернее — две пары, которым доставляла удовольствие не только сама поездка, но и теснота в автомобиле. Если бы кто-нибудь из любопытных имел возможность заглянуть сквозь стёкла машины, то он различил бы там людей отнюдь не женатых. Все четверо — Кутть и Мильви, Сассь и Эне, — так они звали друг друга, сидели с таким томительно-блаженным видом, что было ясно — они ещё не успели оформить своих новых отношений.

Шофёр, слегка заинтересованный происходящим на заднем сиденье, два—три раза взглянул в зеркальце. Однако этого никто не заметил. Да если бы и заметил — кому от этого какая помеха? Алекс был мастером не только по части баранки и мотора, — он, кроме того, считался незаменимым как человек, достойный полного доверия.

Держа баранку левой рукой, Алекс правой крутил радио, выбирал музыку получше. И в этом ему также удалось вполне удовлетворить вкусы молодых людей. Заморский диктор объявил, что исполняется танго.

— Божественно! — воскликнула Эне, откидываясь на плечо Сасся.

— Мне тоже очень нравится это танго, — добавила Мильви. Она обняла Куття за шею и принялась в такт музыке раскачивать парня, а тот в это время сбивал сургуч с коньячной бутылки.

— Давайте-на выпьем по случаю первого десятка, — сказал Кутть, когда мимо мелькнул километровый столб, и откупорил бутылку. — Да здравствует юбилей!

Мильви вынула из корзинки тяжёлую виноградную гроздь, и та отправилась вслед за бутылкой по кругу. Юбилеем объявили затем каждый пятый километр, а скорость, приданная машине Алексом, значительно ускорила темп выпивки. Девушки оживились, а мужчины больше ухмылялись да посмеивались — ведь они сегодня уже выпили, им это не впервой. К тому же Кутть в отношении самого себя вообще придерживался мнения, что скупой речью наверняка вызовешь больше интереса, чем словоохотливостью. У Сасся же на лице было написано: «Я молчу, но пусть это молчание кажется предвестием бури».

— Кутть! Смотри! Жеребёночек! Смотри, Кутть, на поле! — закричала Мильви, глянув налево, через дорогу. Она всё больше и больше повёртывалась назад, и когда жеребёночек показался в заднем стекле, Мильви так сильно прижалась к Куттю, что тот вообще ничего не увидел.

Лёгкое недовольство, мелькнувшее в мечтательно устремлённом взоре Эне, чуть притушило ту нежность, которую она — вот уже сколько километров — изливала на Сасся, гладя его волосы и напевая какую-то танцевальную мелодию. Затем она взметнула свои тщательно вырисованные бровки, широко раскрыла глаза и, обратясь к подруге, прошептала:

— Мильви, дорогая, нельзя же так — «Кутть», «Кутть», без конца! Нужно же уметь отграничивать интимность от фамильярности.

— Кутть, Кутть, Кутть, слышишь, о чём говорит Эне? — Мильви решила не делать секрета из того, что прошептала ей подруга. — Эне против фамильярности и за соблюдение границ. Эне не позволяет мне говорить Куттю Кутть. Эне считает, что это некрасиво. Сама Эне величает Сасся Сассем, а мне Куття не велит называть Куттем. Сама она завлекает Сасся, аж сиденье ходуном ходит, а нам с Куттем границы ставит. Тоже, разделение труда. Кутть, что ты думаешь насчёт этого?

— Чего там! Мы уже границы двух районов перемахнули и дальше покатим. Коли есть охота, двинем через Каркси в Ригу. Алекс, как у тебя с бензином?

— По меньшей мере пятьсот.

— Давай жми, — по-хозяйски распорядился Кутть и порядком отхлебнул из бутылки.

— Видишь, Эне, какой хороший малый наш Кутть, — продолжала Мильви, поднеся тому виноградную гроздь к самому рту. — Видишь, как он у меня выдрессирован, — с рук ест. А ты, дурёха, думаешь, что он занесётся, если с ним понежничать… Ничего подобного, Кутть заносится только в кабинете и на собраниях. Вот там, бывает, его так понесёт, да ещё принципиально, что прямо дрожь берёт. А со мною Кутть — кутёнок, уплетает ягоды и только чуть улыбается. Хочет — соблюдает границы, хочет — нет… Гляди-ка через Каркси в Ригу. Правда, Кутть, скатаем в Ригу?!

Кутть действительно не проявлял никаких признаков недовольства. Всё это было ему приятно, тем более, что он хорошо знал Мильви. Несмотря на фамильярность, она не допустит ничего такого, что могло бы нежелательно сказаться на деловой обстановке в служебное время. В этом отношении она отлично вышколена. Придёт в кабинет, принесёт папки с делами, и только где-то в глазах мелькнёт еле уловимое озорство — лёгкое воспоминание о вчерашнем. Однако стоит Куттю серьёзно приняться за бумаги, как и этот тщательно прикрытый намёк во взгляде, в уголочках Мильвиного рта исчезнет, точно стёрли его. Извините, у нас тут только дела, служебные интересы…

Автомобиль мчался, удаляясь от города и всё дальше уносясь в глубь страны. Лицо Куття, ладно вытесанное, с крепкими скулами и подбородком, раскраснелось от алкоголя. Откинув галстук за плечо, расстегнув запонку на рубашке и мягко улыбаясь, он расправил свои атлетические плечи. Именно таким Кутть и хотел казаться — мужчиной, который предоставил выходной день своей обычной суровости и своему высокому посту, чтобы сегодня — пусть ненадолго — предаться человеческим слабостям.

— Послушай-ка, — обратился он поверх Мильви к Эне, когда та в содружестве с Сассем только что раскусила пополам сочную виноградину, — почему ты завела речь о каких-то границах? Сассь чересчур себе волю дал, что ли?

— Знаете, друзья, — неожиданно сказал Сассь, — что я думаю насчёт соблюдения границ. Перед каждым из нас, как мне кажется, два пути. Один из них — это пробиваться в жизни. И чтобы тут не отстать, нельзя себе ставить никаких границ. Через преграды — только вперёд, напролом. А другой путь — это находить удовольствие в жизни. И здесь перед нами то же самое требование, только усиленное во много крат: ничем не ограничивать себя! А вот между этими-то двумя путями нужно безусловно соблюдать границу. Тут всё должно бьггь за железным занавесом, молчок и забвение. Ни слова оттуда сюда, ни отсюда туда. Ни слова, ни взгляда. Только таким образом можно одновременно и преуспевать в жизни и ощущать полной мерой радость существования.

— Божественно! — завопила Мильви.

Речь Сасся произвела сильное впечатление на Эне. Ей было приятно слышать из уст мужчины столь многообещающую мудрость насчёт умения наслаждаться жизнью, но ещё больше обрадовала её фраза о преуспевании в жизни. Напролом, через преграды! «Тот, кто способен сказать такое, не может не испытывать радости, оказывая помощь другому человеку», — думала Эне. Она была уверена, что своим словом Сассь вскоре разрушит те самые преграды, которые не дают ей выйти на сцену с сольной партией.

Эне захотелось тотчас же поделиться с Сассем своими горестями, но едва она коснулась губами его уха, как машина внезапно затормозила и вся компания чуть не повалилась ничком.

— Что случилось?

— Никак, приехали?

Ничего не ответив, Алекс быстро открыл дверцу, вылез из автомобиля и склонился над правым передним колесом. Выбрались и пассажиры — поразмять ноги и проветриться. Сассь и Эне прошли вперёд, вдоль обочины дороги, а Кутть и Мильви двинулись им навстречу, в обход машины. Мильви несла откупоренную бутылку.

— Камера спустила? — деловито осведомился Кутть.

— Опять для неё, проклятой, гвоздь отыскался, — ответил Алекс, присев на корточки, Рука его легла на разогревшуюся от езды и обмякшую покрышку. У колёсного обода легко шелестел выходивший из камеры воздух.

— Стало быть, всего-навсего шина, — размахивала бутылкой Мильви, — а я-то решила, что Алекс наехал на какого-нибудь мужлана! Лежит, думаю, деревенщина под колёсами и посвистывает от радости, что в живых остался.

Шутка Мильви вызвала у Куття такой приступ смеха, что всполошились даже сороки, сидевшие с обеих сторон дороги в роще, чуть тронутой осенней желтизной, и с криком улетели прочь. Вся компания, кроме Алекса, который, чертыхаясь, остался у машины, отправилась дальше по шоссе.

Вскоре Алекса окликнули — обожди, мол. Гуляки вернулись к машине и сказали, что невдалеке, у дороги, есть пригорок с чудесными берёзками. Там можно удобно расположиться и закусить поплотнее, перед тем как тронуться в путь-дорогу. Это известие Кутть дополнил в интересах Алекса сообщением о пролегавшей возле пригорка .колее, заброшенной после того, как дорожники спрямили шоссе. Там лучше всего сменить камеру, не торопясь и не мешая другим.

— Проедем туда?

— Можно, тут недалеко. Обод не испортишь.

Компания села в машину и проехала чуточку вперёд. Здесь действительно было прекрасное место для привала. Шоссе раньше круто огибало пригорок, теперь же оно шло напрямик. Алекс свернул на старую, уже зараставшую травой дорогу, где машина и в самом деле перестала мозолить глаза.

Несмотря на близость шоссе, участники привала чувствовали себя превосходно. Под берёзками начался пикник. Предвечернее осеннее солнце ярко освещало склон, на котором молодые люди разостлали дождевики и поставили корзины с провизией. Земля здесь была сухая, пестрела золотинками берёзового листа. Но кроны деревьев ещё не оголились, и в них шелестели тихие порывы ветра. Глядя с пригорка на окружающую местность, можно было подумать, что эта вершина холма, увенчанная берёзками, — какой-то пограничный знак. Здесь кончался массив лесных кварталов и начинались просторные колхозные поля. Небольшие группы хуторов с заборами,