Я могу что-то забыть. Он меня ждет. Как я выгляжу? Как же быть?.. Эта папка в той комнате.

ЛЮБА. Ты не уйдешь отсюда. Я позову маму.

САША. Ты ребенок, Люба. При чем здесь мама? Мне нужна папка, там все документы. Как же быть?

ЛЮБА. Он придет… Он же так радовался… Нельзя убивать человека.

САША. Любушка, войди в ту комнату тихонько, возьми синюю папку на столе.

ЛЮБА. Он же тебе объяснял, что мы — инопланетяне. Он тебя утешал, когда ты плакала.

САША. Ты не пойдешь за папкой?

ЛЮБА. Он приходил, когда ты была никому не нужна. А этот… Он только свистнул, и ты бежишь. Шушечка, милая! Не надо, не уходи. Мы же говорили, что будем вместе гулять, спорить… Только что говорили! Вот на этом самом месте.

САША. Мы и будем вместе. Обязательно. Все будет великолепно. Он любит меня. Он уже снял комнату. Для нас. Любимый мой! Какой заботливый! Господи, как он намучился! Малышик мой! Как он похудел…

ЛЮБА. Ты говоришь, как мама. Совсем как мама.

САША. А что в этом плохого? Я пойду, Люба. Он меня ждет. Ты принеси мне папку на работу. (Направляется к двери.)

ЛЮБА (отчаянно). А Фарятьев?

САША. Павлик? Он очень хороший человек. Ты объясни ему сама как-нибудь… И скажи ему спасибо. Обязательно. (Открывает дверь, вдруг останавливается, поворачивается к Любе.) Любушка! А что ты так беспокоишься о нем? Послушай… Он тебе нравится?

В этом нет ничего плохого. Он очень хороший человек. Ты не выпускай его из виду. Ни в коем случае. (Подходит к Любе, небрежно целует ее.) Любушка!.. Это такой день! Такой день!.. За что мне такое счастье? (Уходит.)

МАМА. Люба, сядь.

Неделю назад я получила письмо от Костелецкой. Я хотела прочитать его вам и забыла. Слушай. (Надевает очки, читает.) «Здравствуйте, дорогие друзья! Давно вам не писала, да и писать, по правде сказать, не о чем. Жизнь наша течет тихо и однообразно. Может быть, где-то оно иначе, но я другой жизни не знаю, так как далеко от дома отойти не могу — мама очень слабенькая. Я было и хор оставила, но завсобесом, между прочим, очень симпатичная женщина, которая заинтересована в том, чтобы этот хор пенсионеров не умер, стала меня уговаривать не бросать его и сказала, что если будут выезды в район, то она будет присылать девушек — сотрудниц собеса — дежурить к нам». А где Шурочка?

ЛЮБА. Сейчас придет.

МАМА (продолжает читать письмо). «Так что пою я по сей день. Летом очень хлопотала, так как собралась было в Киев, но вдруг приехал Володя из Москвы с женой и мальчиком, и вышел из моей поездки — пшик! — чему я очень рада… А жизнь течет и, сколько ее еще осталось… А Лета пишет…» (Любе.) Ты помнишь тетю Виолетту? (Читает.) «А Лета пишет…»

МАМА. Павлик! Здравствуйте, голубчик. Ну, проходите, проходите. Сашеньки нет, она выбежала на минутку. Все в хлопотах. Дайте-ка я на вас посмотрю… Похудел… Осунулся. Ну, что же вы? Что ж вы так, дорогой?

ПАВЕЛ (протягивает ей букет). Я, собственно… Я немного волнуюсь.

МАМА. Он волнуется! Прелестные цветы. Волнение — это понятно. Но почему же вы изводите себя? Зачем эти круги под глазами? Зачем? Это вас не красит.

ПАВЕЛ. Круги? Я не знаю.

МАМА. Любасик! Займи гостя. Правда, она у меня красивая девочка? Как вам кажется, Павел?

ПАВЕЛ. О да! Она, возможно, будет очень, очень красивой!

МАМА. Конечно будет. Она и умница у меня. Ну ладно, ладно… Она уже хмурится, и я замолкаю… Поверьте, я тушуюсь. Спрашивается, для чего нужно иметь детей? Я побежала на кухню, Я сегодня тоже обленилась, проспала все на свете. Шурочка сейчас придет, она выбежала на минутку. (Выходит.)

ПАВЕЛ. Как она вас любит!

ЛЮБА. Смешно, да?

ПАВЕЛ. Почему смешно? Это прекрасно.

ЛЮБА, Оставьте! Прекрасно! Это безумие какое-то. Кому это нужно? Я вообще считаю, что надо отнимать детей у родителей. Непременно отнимать и отдавать их государству. Я бы запрещала им даже видеться, пока дети не станут взрослыми и не поймут сами, что к чему.

ПАВЕЛ. Вы это говорите серьезно?

ЛЮБА. Господи, конечно серьезно. Это единственный выход. Это единственное, чем можно помочь детям.

ПАВЕЛ. Вы шутите? Не можете вы так думать!

ЛЮБА. Почему не могу?

ПАВЕЛ. В чем помочь? Зачем отнимать?

ЛЮБА. Чтобы не было этой слепой, этой безумной любви, когда готов убить сотни детей, лишь бы был жив один, мой, неповторимый. А из этого «неповторимого», может быть, неповторимая гадость получится. Нужно отнимать детей — и все. Тогда бы и взрослые жили, жили, а не прозябали. А так ведь родят, и все — миссия закончена. Глупеют, дряхлеют, а туда же — воспитывать.

ПАВЕЛ. Как вы смеете так говорить?! Это невероятно.

ЛЮБА. А вот и смею! Я говорю от имени детей. Это милосердие по отношению к ним.

ПАВЕЛ. Вы знаете, с чем это перекликается? Это перекликается с операцией под кодовым названием «Бэйбилифт».

Это перекликается с насильственным вывозом вьетнамских детей. Американцы тоже заявляют, что цель операции — «милосердие». Как вы можете так говорить? Вы не видели в «Литературной газете» потрясающий снимок: плачущая мать, ребенок обхватил ручонками ее шею — их сейчас разлучат. Чем это можно оправдать?

ЛЮБА. При чем здесь Вьетнам? Я ничего не понимаю.

ПАВЕЛ. Не понимаете! Не говорите о милосердии, пока у вас есть эта любовь.