комнат, галерей. Всюду стоят столики. Скатерти, салфетки с его рисунками. Мебель сделана по его проектам.

Но и это не все. Выше — три этажа, где собираются сделать библиотеку, зал для конференций и лекций, кинозал. То есть создать в этом городке на 12 000 населения культурный центр. И это делается — это не Нью-Васюки.

В одном из залов за столиком скромно сидел Маджолли, хозяин, со всем семейством. И нет у них, что ли, для богатых, для элиты, престижных, закрытых ресторанов, больниц, роддомов? Нет же. Тут не распределяют покупают. И не нужно ничего закрытого, а комфорт купить можно всем, кому что по силам, по карману. Были бы в кармане деньги. Всеобщий и всесторонний эквивалент всего. Деньги платят за работу, за дело, за способности, за таланты.

Вот и мы, кажется, входим в иные законы жизни… Как-то на нас они скажутся? Что скажет в ответ наш российский менталитет, сдобренный десятилетиями своеобразного, «развитого», лагерного социализма и извечной нелюбовью ко всему богатому, с привычкой к коллективизму (который теперь иные зовут 'соборностью')?..

По дороге домой, в Пеннабилли, Джанни и Тонино обсуждают какую-то завтрашнюю очередную акцию преображения округи. А вернее, приукрашения ее, да так, чтобы не нарушить природной красоты.

Вокруг Тонино клубятся многие энтузиасты, патриоты края. Кто-то восстанавливает церковь, забытую и полуразрушенную, но так живописно расположенную на горе, будто всегда стояла там. 'Ох! Если бы восстановить!' У мэрии таких денег нет. Но существуют же богатые люди, любящие тратить деньги на «излишества» и «нежности». Например, для подхода, а то и подъезда к этой церкви хорошо бы мост подвести. Но это безумные деньги! А у какого-то богатого чудака сохранился военный, быстро наводящийся мост. И Гуэрра уже у него. И мост гподарен. Тонино трудно отказать. Он же не себе выпрашиваает, а местности, пейзажу, стране потомкам. Начало положено. И на саму реставрацию Гуэрра тоже раздобыл у кого-то много миллионов лир. Как хорошо, когда есть богатые люди! В истории России тоже было много богатых чудаков, способствовавших украшению и улучшению страны… И снова, дай Бог, появятся. Наутро мы едем к этой церкви — она уже в лесах. Тонино рассказывает историю места. Историю князя Малатеста, без которого нет средневековой Италии. Объясняет, что истинная Италия в маленьких городах, а не в Венеции или Милане. Чтсо удобства — теплая вода, ванна, телефон, дороги — все это везде одинаково, и всюду нынче жить можно одним, единым уровнем жизни. Я подумал о лозунге тоталитаризма — одна страна, один народ, один вождь. Но нет одного уровня жизни. У нас, уехав из Москвы в областной город, попадаешь как бы в другую страну. Даже русский язык и тот становится другим, вне зависимости от местных диалектов. Набор слов другой. Меняя областной город на меньший, скажем, уездного значения, еще больше меняешь систему жизни — другой уровень и в райцентре.

А здесь в маленьких городках есть все, чего бы ни придумала цивилизация. Когда у людей в провинции есть все, что есть в столицах, они могутг озаботиться сохранением старины, исторического национального духа, природы, какой она была во все времена. А иначе все силы уходят лишь на поддержание сил физических и уже не до духа, не до его величия. Как там в физи ке? Силы центростремительные, центробежные, гравитацигя, сцепление, трение… — на все уходит энергия.

На что идет энергия свободного времени? Если есть оно, время свободное, для которого потребен комфорт и удобства.

Пеннабилли — полторы тысячи человек!

Опять прибегает Джанни. Входит рабочий, строящий что-то возле дома. Еще кто-то что-то делает в доме с электричеством. Это работник местной школы и тоже «придворный» Тонино. Приезжают его ученики. Приходят соседи. Тонино пишет или рисует. Смотрят на его рисунки, дают советы. А он их спрашивает. Завтра, говорит, поедем смотреть что-то, сделанное его учениками в керамике. Что? У меня уже голова кругом идет…

Пеннабилли. Самое потрясающее мое впечатление от поездок по Италии. 'Перке?' — спросил бы Тонино. Он любит спрашивать так. И любит порой сам отвечать на свои вопросы. И действительно — почему? Я был в Венеции, Риме, Флоренции. Но ко всему этому был подготовлен книгами, читал, смотрел фильмы, разглядывал фотографии, атласы, альбомы — совершенно не был подготовлен к тому, с чем встретился в Пеннабилли. Эта странная диспропорция между малыми размерами места, количеством живущих людей и большим размахом, большими желаниями и вожделениями, реализуемыми соответствующими возможностями. Я-то привык к «самому-самому»… Все самое большое: страна, магазин, завод, народ. А жизни, оказывается, больше всего в маленьком. Маленький магазин, маленький заводик, маленький музей… Величие не в силе, а в креативности. А оно реализуется при свободном времени.

Даже маленькие спутники, что запускались американцами, оказались таковыми, как мне объяснили профессионалы, не от слабости, а от больших возможностей. Не нужны большие колхозы — нужны маленькие хутора, фермы… Черт возьми, и маленькие мужчины более продуктивны и… более опасны, при ситуации, более страшны. Наполеон, Ленин, Сталин, Гитлер… Пишут, будто и Юлий Цезарь был невелик росточком. Но и Пушкин тоже маленький: маленькое, направленное к счастью маленького, — благо. Любое, направленное якобы к счастью большого (масс, стран, мира), — добра не жди. Полюбить одного Акакия Акакиевича трудно и полезно, всех оптом — легче и опаснее.

Пеннабилли — культурный центр. И как это у них получилось — все взяли от достижений цивилизации и сумели сохранить пейзаж неизгаженным.

Едем с добрым Джанни. На Ивана Купала — развозит всем женщинам города цветы. Сам строит городу ясли. Еще прибегает и что-то делает вместе с рабочими для Тонино. Да и собака Лоры слушает его больше, чем других, даже глаза прикрывает по его просьбе. Может, он такой особенный, а может, их таких тут большинство?

Наблюдая здешние людские взаимоотношения, я без крайнего удивления выслушал рассказ Тонино о своем возвращении из плена. В самом конце войны он угодил к немцам в плен и был вывезен в Германию. Красный Крест Италии не отказывался от своих, попавших в плен, ни велением диктатора, ни, после его падения, новыми властями страны. В отличие от многострадальных миллионов пленных наших соотечественников, всем остальным участникам мировой войны благодаря Красному Кресту выжить было легче. Но плен есть плен, и родители Тонино долго ничего не знали о судьбе сына. Черт его знает, как это называлось у них, — может, тоже 'без вести пропавшие'?

Почему я не люблю фашистов и коммунистов?.. Прежде всего потому, что в основе их идеи — разделение людей, общества на противоборствующие группы. Выделение из всего общества неких изгоев, в том числе и пленных. Тех, кому вообще не на что надеяться. Мне кажется, любое общество, весь мир людской должен быть поделен лишь на мужчин и женщин, на мерзавцев и порядочных людей. Бог един, а потому не должно быть противостояния мусульман и эллинов, иудеев и христиан, русских и немцев, чернокожих и белых…

Фашисты делят людей на расы, коммунисты выискивают социальные противоречия. Различать можно — противопоставлять нельзя; иначе — кровь, лагеря, войны.

Бог един. А верю ли я сам в Бога Единого? Все равно мы живем по вере. Почему-то считается верой лишь признание Бога. Но бесконечность тоже невозможно объяснить и понять. И то и другое непостижимо здравым смыслом. И не надо. Бог непостижим. Вселенная тоже…

Боже! Куда же меня унесло в попытке сравнить судьбы пленных моей страны и стран цивилизованных. И не пойму тайну зигзагов моих мыслей, когда сижу перед пустым листом бумаги. Наверное, так мы и думаем, когда сидим, упершись взором в стену перед собой, или в окно, или за рулем сидя, или стоя под душем. Может, это и есть пресловутый поток сознания. В конце концов, мой путевой дневник и есть тот самый поток сознания. Что попало в поток, то и течет по бумаге…

И вот Гуэрра из плена возвращается домой, в Сант-Ар-канджело. Сошел с поезда. Идет медленно по городу, чтоб люди могли его увидеть, опередив его, добежать до дома и прокричать в окно: 'Тонино вернулся!' А Тонино все равно боится за своих стариков — как встретят, выдержат ли их сердца радость. Идет и думает: бросится ли мать на шею, поцелует ли суровый отец. Наконец, подходит к дому. Он уверен, что родители наверняка предупреждены.

У входа стоит отец: 'Ты уже обедал? Иди к матери. Она ждет'. Повернулся и пошел из дома. Вернулся отец через пятнадцать минут с парикмахером. Надо же сыну побриться, привести себя в порядок.