ребята.

Рисунок С.Прусова

— Когда я думаю об Арифе, — говорил мне еще на Камушках Заплетин, — то вспоминаю наших космонавтов. Я сидел с ними рядом на Пятнадцатом съезде ВЛКСМ. Комаров был делегатом от Азербайджана. Когда его хвалили, он краснел и смущался, человек и начинается герой? По-моему, нет такой грани. Все высокое начинается от земли,

Был у нас случай, — продолжал Георгий, — чепе. Две девушки шли по эстакаде. Навстречу — машина. Они посторонились, но одна поскользнулась на деревянном настиле у самого края эстакады. Падая, девушка схватилась за подругу, и обе оказались в море. А волнение — девять баллов. Январь. Случайно увидел их парень лет восемнадцати, Исмаил Сеидов. Телогрейку скинул и — в волны. За ним другой — Вагиф Керимов, постарше. Оба из той же бригады, где Ариф Джавадов. Подтянули девушек к свае. А дальше? Все четверо еле держатся на воде, а на эстакаду не поднимешься: сваи скользкие, одежда намокла. Как раз подоспел Ариф. На секунды счет шел. И Ариф единственно правильное решение принял. В море прыгать — пользы мало, наверх все равно тонущих не выбросишь. Джавадов мгновенно соскользнул по свае вниз, уцепился ногами з-а поперечную балку, по одному всех четверых к себе подтащил и держит. А там уж народ прибежал, канат бросили, подняли на эстакаду. Отогрелись они немного в медпункте — и опять на работу, осваивать скважину. И что же?

Когда я, вручая ему за трудовые успехи награду — Почетную грамоту ЦК ВЛКСМ, вспомнил об этом случае, Ариф удивился: «Да будь на нашем месте другие комсомольцы, они сделали бы то же самое». Смутился. В глазах Арифа — это было не геройство, а обыкновенная, законная вещь.

Законная… Может быть, и вправду нет ничего особенного, все типично в тех черточках, из которых составился у меня скупой портрет Арифа Джавадова, вожака молодых нефтяников на суровом морском промысле?.

Судите сами.

Были и такие, которые сидели здесь за неповиновение властям. Они обычно вспоминали пережитое с иронической двусмысленной улыбкой, словно говорили: «Ничего, мы еще сквитаемся».

Тяжелая кованая дверь со скрипом отворилась, и Хесус оказался в тесном каменном дворе внутренней тюрьмы. Высокое серое здание и четырехметровые стены, окружавшие двор с трех сторон, создавали настроение безнадежности. Это был настоящий каменный мешок. А человек привык к высокому голубому небу, к просторным долинам, к морской глади, к ветру, к густым хвойным лесам.

Человек был молод. Его руки привыкли к работе — к тяжелому молотку каменотеса, к острому топору лесоруба. Теперь этим рукам придется привыкать к безделью. Придется привыкать к кандалам.

Раньше ноги человека легко несли своего хозяина, легко отплясывали веселые танцы на праздниках.

Теперь им придется ходить в такт барабанной дроби. Десять лет в такт барабанной дроби. По часу в день. Десять лет в тесном дворе тюрьмы. Десять лет по кругу. Десять лет… Десять.

Так огласил прокурор.

Десять лет в кандалах и полосатой одежде арестанта. Десять лет изо дня в день. Когда человек выйдет, ему будет тридцать… Так вот, она какая, тюрьма! Сколько рассказов слышал он о ней от стариков в долгие зимние вечера у домашнего очага. Сколько разных историй, сколько судеб было связано с этим мрачным серым зданием…

Одни попали сюда за драку, другие за кражи, третьи за любовные скандалы. Каких только пунктов и подпунктов не было в законах, чтобы упрятать человека за эти мрачные стены на долгие-долгие годы.

— Смирно! — заревел полный, невысокого роста, усатый и краснощекий капитан, — Смиррно, собаки! Кому говорят?!

Замерла шеренга арестантов. Капитан зашагал вдоль строя, пристально вглядываясь в каждого новичка.

— Как вам нравятся ваши фраки?.. Если у сеньоров будут какие замечания, скажите: не жмет ли где, не тесны ли под мышками? Быть может, не устраивает расцветка? Говорите, не стесняйтесь. Мы уж постараемся. Если жому не нравятся узоры, то намалюем другие, такие же, только поперек ваших спин… ваших благородных спин, простите, сеньоры. А если кому наше меню придется не по вкусу, то из особого котла кормить будем, — он изящным жестом показал на бетонные будочки у стены. Там были отхожие места.

Рядом с Хесусом стоял невысокий худощавый паренек лет восемнадцати. Он не слушал издевательскую речь капитана, а все оглядывался по сторонам с нескрываемым любопытством. Капитану это явно не понравилось.

— Вашей милости скучно слушать? Ему, как видно, не интересно слушать меня?

Парень молчал и спокойно смотрел в глаза капитану. Через секунду увесистый кулак тюремщика нанес ему удар в живот. Парень скорчился и рухнул как подкошенный. Проворный сапог капитана опустился на руку паренька. Хесус услышал хруст костей. Душераздирающий вопль разнесся по двору. Капитан все давил каблуком руку арестанта, спокойно покручивая пышный ус.

— За что сидишь? — ласково спросил садист. — А?.. Не слышу… За что посадили, спрашиваю?

— Ка… арманщик… — с трудом выдавил паренек.

— Ах, карманщик, — понимающе произнес капитан. — У моего деда в 1830 году какой-то карманщик часы золотые украл. Подарок самого императора Фердинанда Австрийского. Не ты ли, случайно, конфисковал их? А?

— Нет, ваша… милость, — простонал парень.

— Не ты?! Так это был твой отец или твой дед? — Капитан пнул беднягу носком сапога в лицо.

Хесус не выдержал. Он сделал шаг вперед. Мгновенным ударом в подбородок сбил капитана с ног. Охранников, которые тут же бросились к Хесусу, встречал кулаками. Арестанты разбежались по двору. Поднялась суматоха.

Хесуса свалили. Не помогли чугунные кулаки потомственного каменотеса. Били ногами. Кто-то в растерянности ударил в колокол. В зарешеченных окнах появились лица заключенных. Продолжая избивать, Хесуса связали. Так бы и прикончили его, но капитан пришел в себя и заорал:

— Не бить его! В карцер… на месяц! — На счет Хесуса у него были свои планы.

Проклятый карцер! Он холоднее самого холода. Влажные, покрытые плесенью стены, сплошной мрак. Никакой подстилки — спи на бетонном полу. Сырость и холод — постоянная пытка. Два раза в день приоткрывается смотровое окошечко, Надсмотрщик протягивает Хесусу ломоть хлеба и кувшин воды.

Человек теряет счет часам, дням, неделям. Настала длинная темная, страшная ночь. Человек погребен заживо.

На любой вопрос Хесуса ответа нет. Таков тюремный закон! Арестант в карцере полностью изолируется от внешнего мира. Даже от мира тюрьмы. Он обязан сидеть и раздумывать о своем неугодном начальству поведении. Но Хесус думал о другом. То он составлял планы побега, то придумывал способы мести Жирному таракану, как он окрестил капитана.

Чтобы думать, необходимо время. У Хесуса его оказалось более чем достаточно. О чем только не передумал он. Но чаще всего мысли возвращались к царящей в мире несправедливости. Как избавиться от нее — он не знал и, сколько ни думал, ничего придумать не мог.