сказанное слово иногда куда действеннее кулаков. Но бывают такие времена — и это узнал Хесус от учителя, — когда единственным средством отстоять справедливость может быть только борьба.

Учитель был слабым, больным человеком. Он старался держаться стойко, но это давалось ему не легко.

Толкать целый день тяжелую тачку с камнями ему уже не под силу. К вечеру учитель совсем выдыхался и с трудом возвращался в барак.

Хесус взял за правило всегда быть рядом с ним. Он оберегал старика ка. к малое дитя, незаметно старался подсунуть ему часть своего скудного арестантского пайка и делал все возможное, чтобы облегчить трудное каторжное житье. Хесус видел, что в таких условиях учитель долго не протянет. Единственным выходом, единственным спасением был побег…

С первого дня каторги Хесус искал способ обмануть охрану, найти хоть какую-нибудь оплошность в ее системе. Постепенно в его голове созрел план побега. Ему хотелось осуществить свой план немедленно, но это было не под силу одному. Он яростно сжимал кулаки. Что делать? Медленно умирать в бараке, дожидаясь окончания срока, или же бежать любой ценой? Но как? Как?

Однажды вечером Хесус заговорил с учителем о побеге. Барак уже спал. Хесус спросил:

— Учитель, вы понимаете, что мы не выйдем отсюда живыми?

И сам испугался. Ему не хотелось огорчать учителя, но тот отнесся к вопросу спокойно. Помолчал немного, а потом просто сказал:

— Знаю…

— Но вы же столько раз говорили, что с насилием мириться нельзя! — воскликнул Хесус. — А побег?

— У меня не хватит сил для этого.

У Хесуса уже был план побега, он хорошо все продумал. Может быть, старый друг оценит его? Учитель долго не отвечал.

— В принципе ты прав. Только все нужно еще тщательнее и детальнее продумать… А теперь спи. Отложим разговор на завтра.

Прошел следующий день, похожий на все остальные. «Сегодня как и вчера»… — говорил учитель про эти дни. Наступила ночь. Хесус снова вернулся к прерванному разговору.

— Горяч ты, Хесус… — сказал учитель. — Такое делается только раз и наверняка. Ошибки исключаются. Второй возможности у нас не будет, сам понимаешь… Но попробовать можно. — Старик изложил свой план. Он был прост.

Барак спал. Тускло мерцали светильники в проходе между рядами нар, едва пробиваясь острыми лучами сквозь тяжелый обморочный воздух. Стояла особенная, ни с чем не сравнимая тишина, наполненная храпом, стонами, бредовым бормотанием…

В темном углу этой мусорной ямы два человека — молодой и. почти старик — обсуждали план побега.

Начало светать. Резкая барабанная дробь ворвалась в спящий барак. Арестанты с проклятьями и руганью поднимались с нар,

Каторжники походили на разбуженных от зимней спячки медведей — грязные, немытые, обросшие многодневной щетиной. И хотя два раза в неделю после работы цирюльник стриг и брил желающих, большинство людей возвращались из каменоломни настолько усталыми, что сразу после ужина заваливались спать. Многие и умываться по утрам перестали. Баню устраивали раз в месяц, тогда же меняли белье. Грязь и паразиты навеки поселились в лагере.

Мрачно выползали арестанты из бараков. Звеня кандалами, строились по группам. Охрана наскоро пересчитывала их, и унылая, похожая на похоронную колонна неровным строем направлялась в столовую, в такой же барак, как и остальные. Две сотни людей под погребальную музыку звякающих кандалов шли за кружкой горячей жижи, именуемой начальством кофе, за куском ржаного черствого хлеба. Это был так называемый завтрак. Иногда по праздникам, чтобы арестанты могли помолиться за пославшего им милость святого, каждому выдавалось утром по миске овсяной каши… После такого завтрака, заключенным приходилось работать с шести утра до полудня. Выдержать подобный режим казалось невозможным. Но каждое утро люди поднимались, жадно проглатывали завтрак и работали, работали, работали, пока кто- нибудь не падал от солнечного удара или истощения… Такого освобождали от работы. Падре из ближайшего селения наскоро читал заупокойную. В грубом деревянном ящике двое арестантов с почетным эскортом из охраны выносили покойника. Прямо за лагерной проволокой его зарывали в землю. Много длинных дней долбил он ее под неусыпным надзором блюстителей закона, чтобы найти в ней покой навеки.

Кладбище было на виду у всех. Обряд похорон совершался на глазах у заключенных. Это должно было укрепить в них мысль о том, что это единственная возможность освободиться от мучений.

Сегодня как и вчера…

Сегодня как и вчера, как много месяцев подряд.

Хесус и учитель вошли в столовую. Подгоняемые охранниками, арестанты торопились скорее покончить с завтраком. Но сегодня…

Хесус и учитель медлили.

Вот в бараке-столовой осталось всего несколько человек. Вдруг учитель захрипел и стал валиться на бок. Хесус подхватил старика. Равнодушно скользнул взор охранника.

— Отведи его в изолятор, — приказал он Хесусу. — Кажется, для твоего дружка срок освобождения близок. Да пошевеливайся, остальные тебя ждать не станут, — добавил он.

Хесус подхватил учителя под мышки и почти понес его к небольшому домику.

Один из охранников двинулся следом.

На дверях домика была прибита табличка:

ПУНКТ СКОРОЙ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ.

К ВАШИМ УСЛУГАМ ДОКТОР ЭРНЕСТО ГАРСИЯ.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

В сопровождении охранника Хесус ввел учителя к гостеприимному доктору и посадил на скамью у двери.

Доктор Гарсия завтракал. Чашка горячего душистого кофе распространяла неповторимый аромат. Зато лекарствами у доктора Гарсия и не пахло. На столе, за которым доктор обычно принимал больных, на белой салфетке расположился скромный завтрак лагерного эскулапа — поджаренный хлеб с маслом, сыр, поднос с фруктами, бутылка вина. Хесус невольно сглотнул слюну. Ему стало не по себе при виде такого натюрморта. Он с трудом оторвал взгляд от стола.

Учитель, казалось, несколько пришел в себя, но сидел с полузакрытыми глазами, тяжело привалившись к стене.

— Ну, в чем дело? — спросил, наконец, доктор, оторвавшись от трапезы.

— Номер четвертый заболел, — разъяснил сопровождавший арестантов охранник.

— Что случилось, дружище? — с притворно ласковой улыбкой спросил Гарсия

— Плохо мне, — с трудом сказал учитель и неожиданно добавил: — Дело в том, доктор, что кормят нас из разных котлов, да и работа у нас несколько разная — у вас полегче, у нас потруднее. Вот и стало мне за вас неловко, уважаемый доктор. Доктор Гарсия был в отличном настроении. Он еще шире улыбнулся:

— Вот это мне нравится. Если человека не покинуло чувство юмора, значит все в порядке.

— Если нас покинет чувство юмора, — опять заговорил учитель, — что же останется?

— Ну ладно, хватит, — не выдержал доктор. — У меня кофе стынет. Что с вами?

— Наверное, сердце… или печень…

— Какое сердце! — вмешался охранник, — Просто легкий обморок.

— Легкий обморок… легкий обморок… так, так, так, — запел доктор, роясь в медицинском шкафчике, — Легкий обморок… На-ка, прими вот это. Радикальнейшее средство — как рукой все снимет…