А потом?
Славка представил себя, будто со стороны. Как он лежит ничком, и волосы от оленьей шкуры прилипли к мокрой куртке. И наверно, всё так же торчала бы кисточка на макушке... А потом вбежала бы мама...
Что было бы с мамой?!
Славка дёрнулся и сел.
Как же так вышло? Он стоял у стены — чурбан чурбаном — и совсем не подумал о маме.
Вот почему его мучит Андрюшка Илюхин!
'Вам игрушки, а отцам и матерям на всю жизнь слёзы!' Нет, тогда было не до игрушек, но всё равно... Почему он не по думал?
'Один был у родителей... Мать вся седая...'
Что осталось бы маме? Славка смотрел бы на неё с фотографий — вот и всё. Как сегодня смотрел на Славку маленький Валерка Семибратов... Как, наверно, смотрит со снимков на свою маму Андрюшка Илюхин. С чётких больших снимков, на которых глаза — будто живые...
Славка крепко зажмурился и замотал головой. Нет! Его мама не будет седая. Ничего с ним больше не случится. Во веки веков.
Ничего! Лишь бы не вернулась усть-каменская жизнь. Это было бы самое страшное. Но с чего вдруг она вернётся? Смешно даже думать!
Телеграмма? Но мало ли какие дела могут быть у мамы? Славка просто слишком крепко треснулся о тротуар, и от такого удара у него разболтались нервы. Да ещё от этой истории с толстым мальчишкой и его соседкой. Да ещё от духоты в комнате. Сам виноват: забрался в постель спозаранку и даже окно не открыл.
Надо встать. Выйти на улицу. Пробежать пару кварталов, чтобы свежий воздух выдул из головы дурацкие мысли. Ведь ничего же не случилось. Славка сам выдумал опасности и страхи!
Славка нащупал ногами свои лёгонькие кроссовки...
Мама сидела в большой комнате у лампы и пришивала к голубой рубашке белый накладной воротничок. Она обернулась на Славкины шаги.
— Ты почему улёгся и не поужинал? Вера Анатольевна вся извелась, она ещё не привыкла к твоим фокусам.
— Не хочется мне есть... — Он двинулся к двери.
— Ты куда?
— Ну, 'куда'... — Пришлось взять с тумбочки газету и демонстративно оторвать клок...
— У тебя что, живот болит?
— Немножко.
— Я говорила: не ешь столько арбуза и винограда.
— Да пустяки... — пробормотал Славка и выскользнул за дверь.
Он прыгнул с крыльца. Ему показалось, что он окунулся в ночь, как в ласковую воду. Воздух был тёплый-тёплый. Трещали сверчки. Славка осторожно, чтобы в доме не динькнул колокольчик, открыл калитку. Высоко среди листьев светил фонарь. Славка шагнул на каменный тротуар, в перистую тень акаций. Огляделся. Время позднее и тёмное, на улице ни души, можно пробежаться раздетому.
...Когда Славка вернулся, мама, конечно, стояла на крыльце.
— Где ты был? Почему ты голый носишься по улицам?
— Так, пробежался... В комнате жарко, я решил на воздухе погулять.
— Ты сведёшь меня с ума.
— Со мной же ничего не случилось. Просто побегал.
— Ты сегодня какой-то на себя не похожий. Что у тебя стряслось?
'Ничего не стряслось', — хотел сказать Славка. Но тревога вернулась и прихлынула с такой силой, что он не сдержался:
— Потому что... Мама, а что в той телеграмме?
Она сразу стала другая. Ласковая и чуточку виноватая.
— Да что ты, маленький... Ты из-за этого?
— Что в ней?
— Чепуха в ней. Глупые просьбы о прощении. Как будто в этом дело.
— Мы не уедем отсюда?
— Куда? Я уже о работе почти договорилась...
— Правда, не уедем?
— Разве мама тебя когда-нибудь обманывала?
'Всякое бывало', — подумал Славка без обиды, но сумрачно. Однако не верить и бояться не было уже сил. Тревога ушла. Славка вздохнул так, будто хотел вобрать в себя весь тёплый воздух Города. Мама взяла его за плечи:
— Горячий какой! Набегался... Пойдём спать, беспокойная душа.
— Я погуляю ещё, мама... Да не на улице, здесь, во дворе! Две минуточки.
Когда она ушла, Славка подошёл к забору. Виноградные листья легонько задевали его плечи и щёки. Славка встал на старый курятник, забрался на забор и сел, свесив ноги на улицу. Сидеть было удобно: забор сверху покрывали широкие черепичные плитки.
Тепло приморской ночи обнимало Славку. Он просто купался в этом тепле. Голубые мохнатые звёзды светили ему с высокого неба. Это было очень чёрное южное небо, но Славке казалось, что где-то над невидимым отсюда морем, у самой воды, горит полоска заката. Ему хотелось почему-то так думать.
Тишина была сплошь наполнена трелями ночных кузнечиков. А больше — ни звука.
Потом далеко отсюда, на башне Матросского клуба, заиграли куранты. Наверно, уже пришла полночь.
Куранты вызванивали слова корабельного вальса:
Утро
Славка натянул новую голубую рубашку и — со вздохом обречённого — лёгонькие синие шорты. Они тоже были почти новые. В Усть-Каменске Славка надевал их всего два-три раза: лето выдалось зябкое и слякотное.
Мама сама повязала Славке галстук, поправила пришитый белый воротничок. Причесала Славку,
