своим именем, от голода и усталости в голову лезли всякие параноидальные мысли — уж не отомстила ли мне Беверли за то, что я приняла ее за австралийку, а не за уроженку Новой Зеландии, и отказалась помочь с компьютером?

Потом я все-таки отыскала свою табличку. Меня усадили между какими-то Джейн-Джонс и Мэри Смит — имена явно, вымышленные, поскольку обеим дамам не терпелось, чтобы их начали расспрашивать, кто они такие на самом деле. Я от расспросов воздержалась. На Майре по-прежнему была белая блузка, только теперь не хлопчатобумажная, а шелковая, а шарф другой, на сей раз длинный-предлинный и зеленый. Сама я по такому случаю напялила унылое синее кружевное платье, которое обычно надевала на литературные чтения. Остальные же гостьи, в большинстве своем, выбрали, классический вариант — простое, но дорогое маленькое черное платье, захваченное на случай прощального ужина, и минимум золотых украшений. По- видимому, все они, как и я, рассчитывали питаться с подносов у себя в номере, но ошиблись.

Леди Кэролайн, разодетая в зеленый бархат и бриллианты — прибавьте к этому властный, царственный взгляд, непомерных объемов грудь, упругие белокурые локоны, куцый стервозный ротик и в высшей степени непроницаемое лицо, — никак не походила на провинциалку, скорее на жену старого пэра, приглянувшегося ей в свое время тугим кошельком. Поприветствовав нас, она сразу приступила к напутствиям — призвала заняться очисткой чакр и отречься на время от электронных средств связи, высасывающих жизненные соки из нашей планеты. Мне она показалась немного чокнутой. Она была с нами только за первым блюдом — низкокалорийным и чересчур душистым раковым супом — потом извинилась и покинула трапезу. Беверли вышла вместе с ней. За дверью между ними произошла коротенькая перебранка, но нам не удалось расслышать ни слова — решительным пинком Беверли захлопнула дверь, и что последовало за этим, оставалось только гадать. Комментировать это происшествие за столом не нашлось желающих, и разговор продолжался в напыщенном ключе. За вторым блюдом, состоявшим из замученной в пароварке подошвы и отварной капустки брокколи, мы услышали рокот ожившего вертолета, с грохотом поднявшегося в ночное небо, и увидели за окном лучи прожектора, шарившего по полям и окрестным кручам. После этого все наконец расслабились — особенно когда вернулась Беверли и, отперев ключиком буфет, начала выставлять на расчищенный прыщавым официантом стол бутылки с шампанским.

— Вот он, ваш гребаный сочельник! — буркнула она себе под нос. А может, только подумала, после чего, красная от злости, удалилась, оставив нас вкушать радость застолья.

К шампанскому нам подали лимонно-медовый мусс и миндальные бисквитики, и мы лакомились, гадая о случившемся за зеленой дверью, но в конечном счете пришли к выводу, что это не важно. Беверли в любом случае позаботится о нас. И мы в двенадцать глоток оприходовали полдюжины бутылок шампанского. Потом одна особа, которую я позже прозвала Трофейной Женой, извлекла из сумочки бутылку граппы. Те, кто покрепче, вскоре прикончили и ее. Так мы обрели второе, а затем и третье дыхание. Кто-то скрутил «косяк» и пустил его по кругу. Когда Трофейная Жена предложила всем отдохнуть в джакузи и встретить Рождество, рассказывая друг другу всякие истории, идея была встречена на ура.

Дружными рядами мы двинулись в восточный зал и там расселись на мраморном бортике джакузи, погрузив ноги в воду. Несколько дам даже разделись и окунулись в бассейн полностью, но мне нравилось просто сидеть в окружении библейских чудовищ и прерафаэлитских дев, болтая ногами в булькающей водичке.

У кого-то нашлась шоколадка, и мы решили, что десять дней начнутся только завтра, и хотя кто-то осмелился это оспорить, остальные постановили: нас пока никто не взвешивал, и чем толще мы будем к завтрашнему утру, тем больше лишних фунтов скинем ко времени отъезда. Вот она, психология жертв диеты.

Так, слово за слово, мы вспомнили про игры в откровенность. И договорились рассказывать друг другу правду — о действительных событиях и о том, что мы обычно храним в секрете, иногда даже от самих себя. Мы поклялись следовать незыблемому правилу — нигде и никогда не разглашать услышанного в этих стенах. Но я-то писательница — и книга теперь перед вами. Она призвана послужить во благо остальным. Ну и, конечно же, я позаботилась о невинных и изменила имена.

Первой откровенничать вызвалась Трофейная Жена. Ей не терпелось выговориться. Себя она запустила вконец. То есть ее вьющиеся рыжеватые волосы неприлично отросли, потеряли форму и секлись. Ногти были обгрызены. Выглядела она не стройной и гибкой, а тощей и костлявой, хотя это, как известно, зависит от умения подать себя и отношения к себе любимой. Мышцы на ее руках напрочь отсутствовали — одна обвислая кожа. Я даже, кажется, заметила у нее подмышками темные клочья волос, а ее ноги и локти давным-давно скучали по пемзе. Не исключено, что в «Касл-спа» она как раз и приехала, чтобы избавиться от всего этого. Появилась она всего несколько часов назад, от казенного купальника отказалась, а привезла свой — черно-белый, сплошной, низко закрывавший бедра. Такие были в моде пару лет назад, но теперь безнадежно устарели — низкие бедра в народе не прижились.

Зато в ее пользу говорили худое неглупое лицо, гладкая кожа кремового оттенка, красивые (при опущенных ресницах) глаза, длинный аристократический нос и слегка высокомерная манера держаться — и мне даже сделалось немного не по себе оттого, что я разглядела в ее внешности недостатки. У нее была хорошая дикция, и говорила она красиво, только немного неестественно — словно долго посещала школу ораторского искусства. Одна из женщин-луковиц, решила я, — счищаешь один слой шелухи, а под ним обязательно будет другой. Такой тип мне всегда нравился, ну и, кроме того, о людях нельзя судить по их внешности.