от Пита. Дэйв сказал, что, если Лола хочет, они могли бы пойти в спальню — присутствие там второй парочки его не смущало, а вот Лоле особое приглашение, дескать, учителям везде у нас почет. Лола не возражала, заявив, что они с сестрой не разные люди, а одно целое, разделенное надвое, так что уединяться нет необходимости, Эти слова порядком озадачили Пита, но с идеей он согласился, а Лола извинилась за такую непристойность.

— Да ну, че за хрень?! — успокоил ее Пит.

Девчонки теперь не сомневались, что братьям меньше всего хотелось бы слышать от женщин нечто непонятное или то, над чем надо «топорщить мозг». Вся энергия приберегалась для секса, а мозги, похоже, жили непринужденной вольной жизнью. На тот момент сестер такое положение дел устраивало. Они откликались на все, способное привести их к оргазму, утешаясь тем фактом, что сейчас действуют не Шиммер и Спаркл, а Люси и Лола. Люси опустилась на колени и обхватила ротиком затвердевший член Пита, сидевшего в кресле. Лола, на пару с Дэйвом оккупировавшая диван, последовала примеру сестры, не желая демонстрировать неопытность в таких вопросах. Потом Люси забралась в кресло попой кверху, и Пит вошел в нее сзади. Дэйв предпочел более скромную позу, но так, чтобы. Лола задрала одну ногу на спинку дивана — для более глубокого проникновения. Девчонки пищали и постанывали (очень даже неподдельно), происходящее было им явно в новинку. Когда силы кончились, они решили остановиться, но братья придерживались другого мнения. Дэйв занялся Люси, а Пит ее сестрой Лолой.

— Сравнивать одиозно, но я предпочитаю Дэйву Пита, — заявила Шиммер, когда братья удалились на кухню за новой порцией пива.

Неожиданно вернувшийся Дэйв грозно осведомился:

— Ты что, вместе со спермой словарь проглотила?

Шиммер поняла, что он никогда в жизни не слышал слова «одиозный». Дэйв стал ей жутко симпатичен, она вдруг почувствовала к нему что-то трепетно-материнское. Он был, так молод, и ему еще столько предстояло узнать! Ни один из братьев не воспользовался презервативом. И вот теперь Шиммер гадала, откуда у нее взялась эта любовь вместо презрения — может, полученная доза тестостерона так нарушила ее гормональный баланс? Надо будет попросить Спаркл разобраться в этом вопросе — воздействие презерватива на отношения между полами. Не исключено, что женскому организму требуются регулярные поступления мужских гормонов, содержащихся в семенной жидкости, и возможно, существует какая-то положительная связь между использованием презервативов и уровнем тестостерона. Вероятно, постоянно растущий холодок в отношениях между полами в России (как выразился президент Путин) стал следствием возросшего спроса на презервативы; их теперь чаще использовали, и аборты перестали считаться главным контрацептивным методом в этой стране. Может, саму проблему Спаркл и отвергнет как ненаучную, но куда девать эмоции, эти переполняющие ее чувства, это возбуждение от осознания, что ты просто существуешь и ясноглазый парень недавно составлял с тобой одно целое? Так думала Шиммер и вдруг поняла, что, кажется, влюбилась. «Ну вот еще, — удивилась она, — я на это не подписывалась!»

— Че молчишь? Язык проглотила? — буркнул Дэйв, явно не разделяя этих ощущений.

Около пяти утра братья вызвали близняшкам такси, и те в одиночестве отправились домой.

Для Спаркл на этом все и кончилось. Она вернулась в Суссекс, в родной институт к своим студентам, а приятный вечерок пошел ей на пользу, поскольку теперь она не стеснялась встречаться со студентами и вскоре уже имела целую толпу ухажеров.

А вот у Шиммер жизнь так и не вошла в нормальное русло, и через год можно было легко заметить разницу между ней и ее сестрой-близняшкой. Она больше не выглядела безмятежной и уверенной, ее преследовали сомнения и тревоги, охватывающие всех влюбленных женщин и сменяющиеся приливами беспричинного возбуждения и радости. Эти изменчивые эмоции наложили отпечаток на ее лицо, ставшее теперь более мягким и женственным, А вот на работе это сказалось не так хорошо — она потеряла уверенность в себе, и теперь уровень вегетативности в ее больнице, пока еще достойный похвалы, уже не был самым низким на севере.

Мысли ее больше не концентрировались на одной только работе, она беспрестанно думала о Пите и старалась не оперировать во время месячных, поскольку в этот период рука теряла твердость.

Когда-то в годы ее вигвамного детства родители завели кур, спасенных от убоя на близлежащей ферме. Забыв, что такое клетка, и привыкнув к дневному свету, к необходимости двигаться и добывать себе пищу, курочки быстро превратились из дрожащих, обреченных на смерть жертв в проворные независимые существа с умненькими глазками-бусинками. Но потом мать Шиммер придумала запустить к курам петуха — чтобы жизнь их стала более «естественной», — после чего они в одну ночь (так по крайней мере показалось Шиммер) превратились в глупых, суетливых, кудахтающих клуш, лишенных какой бы то ни было индивидуальности. Теперь же Шиммер сама пригласила петуха на свой насест, где он занял почетное место, а она, потерянная и беспомощная, впала в эту жуткую куриную зависимость.

Что же касается Пита, то, проснувшись с похмелья, он пошел перед работой в душ, а запах Шиммер, вернее, девушки по имени Люси, был еще при нем. Этот запах преследовал Пита и воспламенял чувства, заставляя твердеть его пенис, пока он ждал архитектора, обещавшего приехать и принять работу. Богатеи клиенты заказали розовые стены из каталога 1950 года, который, будь они неладны, где-то откопали. Он вдруг поймал себя на мысли, что такого же нежного оттенка была кожа за ушком у Люси, и захотел это проверить. Ему нужно было увидеться с ней снова. А он, как назло, не взял номер ее телефона. Она испарилась в ночи. Тогда он подумал, не записал ли ее номер Дэйв, и позвонил брату.

— Ну, та вчерашняя пташка, — сказал Пит.

— Которая из них? — спросил Дэйв. — Их там было две.

— Моя, — пояснил Пит. — Та, которая медсестра. — При одном только упоминании о ней он как будто почувствовал ее рядом.

— Так она и моя была тоже, — уточнил Дэйв.

В ответ Пит попросил никогда больше не упоминать об этом, если ему дорога жизнь, и пылкость и решительность его тона несказанно озадачили брата.

Да тут и было чему удивляться — подумаешь, переспали с девками одну ночку! Только вот теперь у настоящей любви возникли преграды. Да и как же иначе? Ведь начиналось-то все с вранья! Шиммер была не медсестрой, а нейрохирургом. Если бы она сразу сказала Питу правду, то он, возможно, как-то свыкся бы с этой мыслью, но она этого не сделала. Скрыла от Пита свою истинную профессию, а стало быть, и заработок, погрязнув во вранье, как другие женщины, которые прячут паспорт, чтобы утаить свой возраст, срезают с одежды ярлычки с шестнадцатым размером или прячут вставную челюсть там, где дамам положено хранить тайные любовные письма.

Впрочем, когда он разыскал ее и они начали встречаться, Шиммер как-то в баре попыталась сказать ему правду:

— Вообще-то я не медсестра, а хирург.

— Какого хрена ты хочешь мне доказать? — рассмеялся он. — Что ты умнее меня? Это мы уже знаем. Зато я могу оштукатурить стену, а ты нет.

Логическая цепочка из двух отдельных мыслей была столь большой редкостью для Пита, что Шиммер отнеслась к ней со всей серьезностью и восприняла как предостережение. Она не стала говорить, что ее профессия тоже требует высочайшей сноровки и навыков. Любовь и правда никак не уживались, и ей пришлось согласиться с этим фактом. Она не хотела терять Пита. Привыкла к его телу, как наркоман привыкает к игле.

Шиммер сделала еще одну попытку, когда он переехал жить к ней.

— Я наврала тебе, — сообщила она как-то утром, лежа после секса в приятной истоме и оттягивая время, когда придется вставать и идти на работу.

— А я знаю, — ответил он, чем вызвал у нее несказанное облегчение.

Но, оказывается, он заметил только буковку Ш вместо Л в инициалах на счетах за коммунальные услуги. Тогда она призналась, что ее зовут не Люси, а Шиммер. Он заметил, что у нее, должно быть, маленько чокнутые родители — хотя и это он знал (она уже рассказывала ему о своем детстве, и он тогда посочувствовал ей, а Шиммер даже всплакнула от смешанного чувства благодарности и жалости к себе). Теперь же Пит тоже утешил ее: мол, имя Люси ему не очень-то нравилось, было простецкое, и он будет называть ее Шимми. Правда, теперь на операциях, копаясь в мозгу пациентов, она почему-то чувствовала себя не так уверенно, как раньше. Ее прежнее имя не давало поводов для сомнений — не то что