повелительными голосами:

– Кто такие? Бросай оружие!

По бушлатам и шинелям без погон первым узнал Иван Тырин, что это матросы и красноармейцы.

– Чего орете? Мы – свои.

– Свои, это которые?

Вооруженные люди подошли поближе, кто-то включил фонарь. На тужурке Насонова блеснул офицерский погон. И тут уже чуть ли не перепуганный крик:

– Ребята! Беляки! Окружайте!

Тырин успел из-за пазухи выхватить гранату, поднял над головой.

– Не подходи! Взорву!

Было не так темно, чтоб не разглядеть, что у бородача в руках.

– Мы – свои! – кричал Тырин. – Ведем в штаб пленного американца.

Кое-как разобрались. Убедившись, что это красноармейский патруль, Насонов назвал фамилию командарма, сказал, что командарм его ждет из-за линии фронта.

В сопровождении красноармейцев группу задержанных привели в кирпичное двухэтажное здание лесотехнической школы. Здесь размещался штаб Шестой Красной армии.

По случаю военного времени школа не работала. Учащиеся третий год были на каникулах, а мастера- преподаватели – в отпуске. Сам заведующий, известный в Северном крае лесовод Артемьев, уже больше года в Шенкурске не показывался, пропадал где-то на речке Уксоре, на своей летней даче. Летом – рыбачил, зимой – охотился на медведя. Обе его замужние дочери с малолетними внуками проживали в Архангельске, он их поддерживал рыбой и мясом, передавал через своих людей.

Когда Артемьев узнал, что иноземные войска захватили город и в Обозерской расстреляли архангельский губернский совет, неожиданно вернулся в Шенкурск, случайно на улице встретил Насонова. Тот шел с группой вооруженных людей, но не под конвоем. И Артемьев был не один, а с зятем. Они Насонова узнали сразу. Постояли, поговорили. И вдруг при Насонове Артемьев стал упрекать зятя:

– Не заболей ты, Михаил, чехоткой, и тебя б уложили в яму. Я тебе говорил: занимайся лесом, а не политикой. Ты лесничий от Бога. На кой черт полез во власть?

– В Совет меня люди избрали. Как бывшего каторжанина, – словно оправдывался зять.

– И что теперь намереваешься делать? Поговори вот с прапорщиком, – показал на Георгия. – Это свой человек. Он тоже не стал заниматься политикой, сбежал из армии и правильно сделал.

– Я в Красной армии, – уточнил Георгий.

Заведующий тут же нашелся:

– В Красной – это не политика, это служение народу. Так я понимаю?

Заведующий лесотехнической школой оказался человеком разговорчивым, еле отпустил Насонова. Прапорщика ждали в штабе.

На следующий день Артемьев разыскал Насонова, и разговор продолжили уже в доме у зятя. Зять собрался отправиться в Архангельск. Вдвоем с Насоновым сейчас они отговаривали его от поездки.

– Ты же болен. Куда тебе… – соглашаясь с Артемьевым, убеждал Георгий своего нового друга. – Окрепнешь – вместе пойдем. На наш век интервентов хватит. Мы еще повоюем.

А тесть – как подзуживал:

– Интервенты на Архангельске не остановятся. Они и к нам пожалуют, в нашу глухомань. Если высадились – будут грабить. Лес вырубят, пустыню оставят.

– Оставят, если будем на печи отлеживаться, прятаться по заимках… – отвечал зять. – Вот я подлечусь маленько, попью медвежьего жира. Да что я… Все вместе отстоим свою власть.

– Чем? – с укоризной говорил Артемьев. – У них корабли, аэропланы…Они же нас техникой задавят.

– А мы их – людьми.

– Ну, дай-то Бог…

– На бога надейся… – намекнул зять.

– Безбожник…Молитва тоже силу имеет, – напомнил тесть. – Добрая молитва силу крепит.

– Тут я с тобой, батя, согласен.

– Вот и ладно, – сказал тесть и осенил себя перстом по-старинному. – Если нужна будет помощь, вся тайга поднимется. Да что тайга – вся Россия. Как в старину. Били поляков, били французов…Били германцев. А теперь вот этих – из-за океана. Народ не потерпит… Откуда б не явились.

Зять Артемьева, Иван Антонович Березин, не долечившись, вернулся в Архангельск, но город уже был оккупирован. Жену с тремя малолетками новые хозяева поместили в конюшню.

В их доме поселились две американки – Беатрис Гослинз и Альма Форстер. В госпитале они работали сестрами милосердия.

Иван Антонович с ними познакомился, признался им, что у него закрытая форма туберкулеза. Они привели к нему врача-негра. Тот долго его расспрашивал, где он достал такую болезнь. И когда врач узнал, что зять Артемьева заболел на каторге, выразил сочувствие.

– А чем лечились? – спросил.

Каторжанин ответил, не таясь:

– Жиром медведя.

– Продолжайте лечение этим же лекарством. Вы на стадии полного выздоровления, – обнадежил негр.

Много лет спустя – после Гражданской войны в России – в газете «Волонтер» штата Иллинойс появилась заметка о подвиге русского партизана, который привел в штаб Красной армии пленного американца и русского белого офицера.

В заметке говорилось о том, как глубокой сентябрьской ночью в штаб доставили троих задержанных. До утра их поместили в подвал под замок.

Пленный американец был удивлен странным обращением со своими людьми, переходившими линию фронта. Русского офицера, красного партизана и пленного американца матрос из охраны штаба Красной армии закрыл в одну камеру. У партизана отобрали оружие, у поручика – сумку с бумагами. Тщательно обыскали американца, нашли флакон с жидкостью от гнуса, и чтоб убедиться, что это не спирт, матрос сделал глоток и тут же выплюнул.

Из караульного помещения пришли красноармейцы смотреть, какая на американце обувь. Добротные влагонепроницаемые ботинки из бычьей кожи они, не спрашивая хозяина ботинок, обменяли на старые юфтевые сапоги. У прапорщика забрали наручные часы. Отобрали и местные деньги, так называемые «чайковки», объяснили, что эти деньги уже не в ходу…

Об этом же факте сообщал и солдат 318-го пехотного полка Майкл Грегор. Вернувшись на родину, он опубликовал воспоминания о приключениях американского волонтера в Советской России, где подробно изложил случай необычного пленения красными партизанами.

Не обошел вниманием и такую деталь. Утром, когда открыли камеру (это была столярная мастерская, где конвоиры дали им возможность пару часов поспать и отогреться на сухой сосновой стружке), принесли котелок с похлебкой. В котелке плавала разваренная перловая крупа и белые кусочки незнакомого овоща, похожего на морковку. Это был турнепс, заменявший северянам картофель. Завтракали втроем, ели из одного котелка и одной деревянной ложкой, которую им одолжил конвоир, уже щеголявший в новых американских ботинках.

После завтрака задержанных оставили без конвоя. Вскоре в мастерскую заглянул матрос. Это был комендант штаба. Прапорщик его сразу не узнал. За какие-то три месяца комендант заметно постарел, высох с лица, отпустил усы и бороду, в бороде – седина. Только серые, стального цвета глаза время не поменяло. Но в них уже проглядывала смертельная усталость. Такой взгляд у людей от хронического недосыпания и постоянно напряженных нервов.

– Товарищ Насонов, вас покормили? – обратился он к прапорщику, крепко пожимая руку.

– Спасибо, супчик что надо. – Георгий ответил с улыбкой, как улыбаются другу после продолжительной разлуки.

– Не обижайтесь, наши интенданты поставили вас на довольствие как перебежчика. У белых, конечно, кормежка лучше, но бегут к нам… А где ваш пленный?