– Все-таки, может, без фаты? – взмолилась Надежда, рассматривая себя в зеркале. – А то я ж не первый раз замуж выхожу…
– Зато последний. – Ольга была неумолима. Она подала Наде фату длиной с товарный поезд. – Смотри, какая красота!
– Ой! Оля… Ой! – Надя чуть не заплакала, представив, как будет справляться с этим воздушным шлейфом.
– Ну что? Что ты ойкаешь? – Ольга сжалилась, принесла фату покороче, но захватила длинные перчатки.
– Перчатки-то зачем? Ну вот скажи, зачем мне перчатки? Что, у меня руки мерзнут, что ли?
– Ну, а перчатки чем тебе помешали?
– Не знаю… я не знаю… Только у меня зубы стучат. Слышишь?
Ольга прислушалась.
– Нет!
– Ну ты послушай, послушай…
– Не выдумывай!
– …и туфли…
– Что? Жмут?
– У меня никогда таких красивых туфель не было.
– Ф-фу! С тобой с ума можно сойти! А ведь еще букет невесты нужен, подвязка, сумочка, украшения…
– Ну хоть без подвязки-то можно?
– Можно, – махнула рукой Ольга.
…А перед загсом Надя неожиданно струсила – до дрожи в коленках, до заикания, до холодной испарины… Неужели эта роскошная свадьба, эти холеные гости и красавец-жених в смокинге имеют к ней какое-то отношение?
– Замерзла? – наклонился к ней Дима, почувствовав ее дрожь.
– Неужели это не фильм, не мечта, не фантазия?..
Оказалось, Надя произнесла это вслух.
– Я тоже страшно боюсь, – прошептал Димка в ответ. – Сердце, как у зайца, колотится… Как это так – взять и жениться? Как это – женатыми быть, Надька?
– Может, сбежим? – прошептала она. – Пока не поздно…
– Поздно, – серьезно сказал Грозовский. – Я тебя люблю.
– И я люблю…
– Значит, на эшафот! Вместе, матушка! Шаг в сторону – расстрел!
Они крепко взялись за руки и переступили порог загса под одобрительные крики гостей и хлопки шампанского.
Словно с обрыва прыгнули…
Нет, словно вместе взлетели…
Марш Мендельсона Надя слушала с упоением, кольцо на Димкин палец надела твердой рукой, перед камерами позировала с удовольствием…
Страх сменился восторгом и уверенностью, что счастье не призрачно, а очень даже материально и осязаемо.
Ее, Надино, счастье, самое счастливое счастье в мире!
Потом был ресторан «Седьмое небо», и вся Москва словно пала к Надиным ногам.
За столом она то и дело проверяла кольцо на пальце – не потеряла ли? И все время забывала, на какой оно руке – левой или правой. И сердце ухало вниз, когда она, не нащупав кольца, едва не вскрикивала от ужаса, и возвращалось на место, когда кольцо наконец находилось на правильном месте – безымянном пальце правой руки…
Первой «Горько!» крикнула Наташка. Однокурсницу поддержал ее муж, Ольга, Барышев, а потом и все гости, которых было, если она ничего не напутала, двести человек.
Грозовский встал, Надя тоже.
Двести человек требовали от них поцелуя так, что едва не вылетали стекла во всей Останкинской башне.
Дима обнял Надю, крепко прижал к себе, и… они остались одни во Вселенной, несмотря на кричащих двести человек, несмотря на пулеметную очередь вспышек фотокамер, несмотря ни на что…
– Двадцать один, двадцать два, двадцать три, – считали длительность поцелуя гости.
– Димка…
– Ну что? – спросил тот, недовольный прерванным поцелуем. – Рекорд не даешь поставить!
– Я бы каждый день выходила за тебя замуж!
– Я тебе это организую. Легко!
– Каждый миг!
– Платьев не напасешься… Но я что-нибудь придумаю.
– Придумай, Дим…
– Почему сачкуете?! – прогремел барышевский бас. – А ну все сначала! Горько! Один, два, три…
Димкины губы слилилсь с ее в одно целое – в материальное, осязаемое, самое счастливое Надино счастье…
– Значит, паспорт ей выписали, – вздохнула Анна Степановна, подкладывая Паше в тарелку котлетку. – Все, значит, образовалось у ней…
– Все нормально, – отрезал Паша. – И паспорт выписали, и вообще. Я ж тебе уже говорил.
– Ну, хорошо… А то меня все спрашивают, чего с ней да где она.
– Кто спрашивает-то?
Сын, после того как его повысили в звании, стал просто невыносим. Разговаривал с матерью, как с подчиненной. Все недоволен чем-то был, особенно если дело Нади касалось.
– Кто, кто? Люди.
– Понятно.
– И про тебя спрашивают.
– А про меня-то что?
– Что, что? Все то же! Уж, почитай, лет десять как спрашивают.
Паша молча жевал, сосредоточенно глядя в окно. Он с детства так жевал и в окно смотрел, когда злился на что-то.
– Чего молчишь-то? – Анна Степановна еле сдерживала подступившие слезы.
– А что говорить? – Паша встал и поцеловал ее в щеку. – Спасибо, мам…
– Видать, никогда мне внуков не дождаться! – Она все же дала волю слезам, пусть видит, как мать измучил этим тоном своим недовольным, работой опасной, неустроенной своей личной жизнью…
– Дождешься, дождешься, мам. И внуков, и вообще…
– Да какие ж внуки, если ты никак не женишься?!
Паша вдруг улыбнулся, как прежде – когда еще лейтенантом был, – и достал из внутреннего кармана фотографию.
– Это чего?
– Я тебя давно с Галиной познакомить хотел, да боялся. Ты ведь у меня строгая…
– С Галиной? Ну-ка, дай-ка сюда.
Анна Степановна надела очки и взяла фотографию. Со снимка на нее смотрела рыженькая милая девушка.
– Ну что ж, ничего, ничего, сразу видно, хорошая девушка, – одобрила она, а про себя с грустью подумала: «На Надьку только уж больно похожа…»
Как-то так получилось, что они с Сергеем не разговаривали на эту тему. Просто поняли друг друга без слов, без намеков, без необходимого в таких случаях «семейного совета».
Утром Ольга заказала в салоне новую детскую мебель, а вечером Сергей положил на стол билеты на самолет.
