куска алебастра, лежала ничком.

Нетерпеливый ропот прошел по толпе, которая против ожидания устроителей жуткого действа не выглядела особенно многолюдной. Полюбоваться мучениями своих ближних пришли всего две-три тысячи горожан, зато в глазах почти каждого из пришедших горел огонек нездорового любопытства. Зеваки вставали на цыпочки и напирали на щиты ограждения, чтобы получше видеть, как еретиков выводят из клетки и привязывают цепями к столбам. Процедура тянулась медленно, и, когда все было закончено, рассветное солнце уже заливало золотыми лучами Флоренцию и холмы. Туман над водами Арно начинал понемногу рассеиваться.

С западной стороны к площади подтянулись доминиканцы из Санта-Мария Новелла, они неспешно передвигались от платформы к платформе, и фра Станислао громко и обстоятельно зачитывал вину несчастных, томящихся возле столбов.

Толпа забурлила. Христовы воители кинулись к заграждению, не позволяя зевакам перелезать через щиты. Добрые флорентийцы ответили на утеснение криками возмущения, но быстро угомонились, завидев, что Савонарола, обменявшись несколькими словами с фра Станислао и Иезекилем Аурелиано, ступил на широкий помост.

Приор Сан-Марко глядел на толпу, чувствуя, как в нем растет волна горделивого упоения. Несмотря на огромные трудности, он все-таки подчинил Флоренцию своей воле и вырвал ее из пучины порока. Теперь ничто — ни жалкое сопротивление приверженцев Медичи, ни вся мощь католической гвардии Папы — не в силах остановить его крестовый поход против ереси. Лицо маленького доминиканца пылало, когда он шагнул к краю помоста и вскинул обе руки к небесам.

Толпа мгновенно утихла, наиболее благочестивые горожане рухнули на колени. Солнце, выглянув из-за облачка, осветило главную площадь Флоренции, согревая своими лучами как приговоренных к сожжению, так и тех, кто пришел поглазеть на их муки.

— Флорентийцы! — воскликнул Савонарола. — Зрите же свой триумф! Сегодня безбожники, вас растлевавшие, отправятся в ад! — Его резкий голос эхом отдался от стен городских зданий и рухнул на головы притихших людей. Он выждал какое-то время, наслаждаясь своей безграничной властью над раболепно внимающей ему паствой, и вновь возопил: — Ликуйте же, благочестивые флорентийцы! Ликуйте, но помните, что случается с теми, кто, отрицая Господа нашего, погрязает в пучинах мерзости и греха! — Приор приосанился и широким движением указал на несчастных, привязанных к скорбным столбам.

Ракоци, хмурясь, проталкивался через толпу, она была плотной, но белое нарядное одеяние ему помогало. Чужеземцу давали дорогу даже там, где не пропустили бы земляков. Однако он не стал пробиваться к первым рядам, не желая до времени себя обнаруживать, и принялся изучать обстановку. Мертвую Деметриче привязали к столбу, окруженному группой других эшафотов, и это значительно осложняло задачу. Пробежать между разгорающимися кострами не составляло труда, но хворост занимается быстро. Удастся ли ему совершить обратный маневр, да еще с ношей и задыхаясь от дыма? Глаза Ракоци сузились, он лихорадочно размышлял. Получалось, что самым безопасным путем был проход, ведущий к помосту Савонаролы. Главное — проскочить мимо этой преграды. Дальше — легче: забирая к востоку, можно скрыться среди домов и кружным путем выбраться к Санта-Кроче.

Пока он раздумывал, на намеченном им пути отступления возникло дополнительное препятствие. Повозка, влекомая парой волов, потеснила толпу и встала возле помоста. Пятеро женщин, закутанных в белое, сошли с нее, одна из них пребывала в глубокой задумчивости. Толпа зашепталась, узнав в ней сестру Эстасию — монахиню монастыря Сакро-Инфанте, приобщенную к тайнам Господним.

Сестра Мерседе взяла ее за руку и тихо сказала:

— Повторяю еще раз, вам вовсе не обязательно здесь находиться, моя дорогая. Одно ваше слово, и я отвезу вас обратно.

На исхудавшем лице сестры Эстасии засветилась улыбка.

— Со мной все в порядке, любезная матушка. Не беспокойтесь, прошу вас. Я чувствую, что душа моя просто поет в ожидании желанного озарения. — Она подняла четки и поцеловала распятие. — Сегодня прекрасный день, сестра Мерседе.

Савонарола, завидев монахинь из Сакро-Инфанте, торжествующе усмехнулся и жестом велел сестре Эстасии подняться к нему. Затем он вновь обратился к толпе:

— В этот день, добрые флорентийцы, много веков назад сорок благочестивых каппадокийцев пострадали за веру. Восславим же их! Укрепимся духом, вспомнив об этих отважных солдатах, не отрекшихся от Господа нашего и замерзавших на заснеженном льду, в то время как их языческий вождь грелся возле огня, обещая жизнь и тепло каждому, кто откажется от заветов Христовых. Думайте об их обнаженных телах, охваченных лютой стужей, о метели, беснующейся в ночи, и об охранниках, взиравших на мужественных своих сотоварищей с недоумением, неприязнью и страхом. Они терпели страшные муки, но Господь, превратив лед в купель, облегчил их страдания, а позже, ликуя и радуясь, принял мучеников в царстве своем!

Сестра Эстасия тихо ахнула, потом рухнула на колени и, завладев ступней проповедника, принялась ее целовать.

— Я пришла, дорогой отче. Вы позвали меня, и я здесь. — Она вскинула голову и перекрестилась с таким радостным исступлением, словно в этот миг сам Спаситель явил ей свой лик.

Савонарола принял все это как должное и милостиво перекрестил свою обожательницу, потом, словно вспомнив о чем-то, покосился на сестру Мерседе. Их взгляды встретились. Проповедник нахмурился и повернулся к притихшей пастве.

— А теперь поглядите на этих людей! — Он показал, на каких. — Жалкие и ничтожные, они изнывают от страха! Еще минута, и их пожрет тот огонь, которым вводили в соблазн замерзавших на льду христиан и который сейчас превратит искусителей в пепел!

Ракоци уже стоял подле помоста, но старался держаться в тени, дыша в затылок худосочному флорентийцу. Прикрытие не очень надежное, зато легко устранимое. Оставалось дождаться момента. Один из еретиков, совсем еще молодой человек с изуродованным лицом и переломанными ключицами, выпрямился на дрожащих ногах и, набрав воздуха в легкие, крикнул:

— Это ты — искуситель! Ты — еретик! Тебя отлучили от церкви! Ты не имеешь права судить нас!

Он умолк, кашляя кровью, и обвис на цепях.

Какой-то юнец из Христова воинства вскочил на помост и короткой дубинкой ударил его по лицу. Толпа закричала, приветствуя эту выходку; молодчик, посмеиваясь, спрыгнул на мостовую.

Иезекиль Аурелиано прошагал в дальний конец площади и заговорил с двумя бойцами из своего отряда. Перед ними на специальной подставке лежали короткие факелы, толстые концы которых были погружены в чашу со скипидаром. Аурелиано взял один факел и сунул его в стоящую рядом жаровню. Тряпки вспыхнули, и Аурелиано вскинул пылающий факел над головой, словно бы проверяя, может ли он соперничать с сиянием солнца.

Сестра Эстасия, не поднимаясь с колен, начала ритмично покачиваться из стороны в сторону, издавая горлом странные низкие звуки. Глаза ее, полуприкрытые веками, закатились под лоб. Толпа всполошилась и стала повторять движения отмеченной Богом монахини, теперь все собравшиеся следили только за ней. Внезапно она вскочила с колен — так резко, что едва не упала. С раскинутыми руками и запрокинутой головой провидица походила на большую белую птицу — подраненную и не могущую взлететь. Горестно искривив изнуренное личико, Эстасия закричала:

— О боже! Боже! Я вся предаюсь Тебе! Почему Ты не хочешь со мной говорить?

Савонарола и сестра Мерседе обменялись короткими взглядами. Доминиканец казался растерянным. Он двинулся было к Эстасии, но та закричала вновь:

— О, я понимаю Тебя! Понимаю! Здесь столько греха, что Ты отвращаешь свой лик! Ты покидаешь нас, Ты скрываешься в облаке! Ты сияешь, но слава Твоя не для нас!

Толпа застонала, напуганная выкриками провидицы. Через мгновение этот стон перешел во всеобщий истерический плач.

— Не покидай нас, милосердный Господь! Неужто Тебе неугодна жертва, приносимая нами? Мы любим Тебя! Мы отдаем Тебе этих еретиков! Мы молим об очищении, почему же Ты нас презираешь? — Сестра Эстасия рухнула на колени и зарыдала.

Савонарола воспользовался моментом и крикнул Иезекилю Аурелиано: