— Из этого я смастерю деревянную ложку, — сказал Снусмумрик. — Ты чего-то испугался?

— Семьи муми-троллей больше нет. Они меня обманули.

— Не думаю, — возразил Снусмумрик. — Может, им просто нужно немного отдохнуть. — Он достал свой термос и наполнил чаем две кружки. — Бери сахар, — сказал он, — они вернутся домой когда- нибудь.

— Когда-нибудь! — воскликнул хомса. — Они должны вернуться сейчас, только она нужна мне, Муми- мама!

Снусмумрик пожал плечами. Он намазал два бутерброда и сказал:

— Не знаю, кого из нас мама любит.

Хомса не промолвил больше ни слова. Уходя, он слышал, как Снусмумрик кричит ему вслед:

— Не делай из мухи слона!

Снова послышались звуки губной гармошки. На кухонном крыльце хомса увидел Филифьонку. Она стояла возле ведра с помоями и слушала. Хомса осторожно обошел ее и незаметно проскользнул в дом.

На другой день Снусмумрика пригласили на воскресный обед. В четверть третьего гонг Филифьонки позвал всех к обеду. В половине третьего Снусмумрик воткнул в шляпу новое перо и направился к дому. Кухонный стол был вынесен на лужайку, и хемуль с хомсой расставляли стулья.

— Это пикник, — пояснил мрачно Онкельскрут. — Она говорит, что сегодня мы может делать все, что нам вздумается.

Вот Филифьонка разлила по тарелкам овсяный суп. Дул холодный ветер, и суп покрывался пленкой жира.

— Ешь, не стесняйся, — сказала Филифьонка и погладила хомсу по голове.

— Почему это мы должны обедать на дворе? — жаловался Онкельскрут, показывая на жирную пленку в тарелке.

— Жир тоже нужно съесть, — приказала Филифьонка.

— Почему бы нам не уйти на кухню? — затянул опять Онкельскрут.

— Иногда люди поступают, как им вздумается, — отвечала Филифьонка, — берут еду с собой или просто не едят! Для разнообразия!

Обеденный стол стоял на неровном месте, и хемуль, боясь пролить суп, держал свою тарелку двумя лапами.

— Меня кое-что волнует, — сказал он. — Купол получается нехорошим. Хомса выпилил неровные доски. А когда их начинаешь подравнивать, они получаются короче и падают вниз. Вы понимаете, что я имею в виду?

— А почему бы не сделать просто крышу? — предложил Снусмумрик.

— Она тоже упадет, — сказал хемуль.

— Терпеть не могу жирную пленку на овсяном супе, — не успокаивался Онкельскрут.

— Есть другой вариант, — продолжал хемуль, — можно вовсе не делать крышу. Я вот тут сидел и думал, что папа, может быть, захочет смотреть на звезды, а? Как вы думаете?

— Это ты так думаешь! — вдруг закричал Тофт. — Откуда тебе знать, что папа захочет?

Все разом перестали есть и уставились на хомсу.

Хомса вцепился в скатерть и закричал:

— Ты делаешь только то, что тебе нравится! Зачем ты делаешь такие громоздкие вещи?

— Нет, вы только посмотрите, — удивленно сказала Мюмла, — хомса показывает зубы.

Хомса так резко вскочил, что стул опрокинулся, и, сгорая от смущения, хомса залез под стол.

— Это хомса-то, такой славный, — холодно сказала Филифьонка.

— Послушай, Филифьонка, — серьезно заявила Мюмла, — я не думаю, что можно стать Муми-мамой, если вынесешь кухонный стол во двор.

И Филифьонка вскипела.

— Только и знаете: «Мама — то, мама — это»! — кричала Филифьонка, вскакивая из-за стола. — И что в ней такого особенного? Разве это порядочная семья? Даже в доме не хотят наводить чистоту, хотя и могут. И даже самой маленькой записочки не пожелали оставить, хотя знали, что мы… — Она беспомощно замолчала.

— Записка! — вспомнил Онкельскрут. — Я видел письмо, но куда-то его запрятал.

— Куда? Куда ты его запрятал? — спросил Снусмумрик.

Теперь уже все встали из-за стола.

— Куда-то, — пробормотал Онкельскрут. — Я, пожалуй, пойду опять ловить рыбу, ненадолго. Этот пикник мне не нравится. В нем нет ничего веселого.

— Ну вспомни же, — просил хемуль. — Подумай. Мы тебе поможем. Где ты видел письмо в последний раз? Подумай, куда бы ты его спрятал, если бы нашел сейчас?

— Я в отпуске, — упрямо ответил Онкельскрут, — и я могу забывать все что хочу. Забывать очень приятно. Я собираюсь забыть все, кроме некоторых мелочей, которые очень важны. А сейчас я пойду и потолкую с моим другом — предком. Он-то знает. Вы только предполагаете, а мы знаем.

Предок выглядел так же, как и в прошлый раз, но сейчас у него на шее была повязана салфетка.

— Привет! — сказал Онкельскрут, покачав головой и притопывая. — Я ужасно огорчен. Ты знаешь, что они мне сделали? — Он немного помолчал. Предок тоже покачивал головой и притопывал. — Ты прав, — продолжал Онкельскрут, — они испортили мне отпуск. Я, понимаешь, горжусь тем, что мне удалось так много всего забыть, а теперь вдруг, извольте, велят вспомнить! У меня болит живот. Я так зол, что у меня заболел живот.

В первый раз Онкельскрут вспомнил про свои лекарства, но он забыл, куда их подевал.

— Они были в корзинке, — повторил хемуль. — Он говорил, что лекарства у него в корзинке. Но корзинки в гостиной нет.

— Может быть, он забыл ее где-нибудь в саду, — сказала Мюмла.

— Он говорит, что это мы виноваты! — закричала Филифьонка. — При чем тут я? А я-то еще угощала его горячим смородиновым соком, который ему так нравится!

Она покосилась на Мюмлу и добавила:

— Я знаю, что Муми-мама подогревала сок, когда кто-нибудь болел. Но я все-таки сварила его на всякий случай.

— Прежде всего я прошу всех успокоиться, — заявил хемуль, — и я скажу, что каждому нужно делать. Стало быть, речь идет о бутылочках с лекарствами, бутылочке коньяка, письме и восьми парах очков. Мы разделим сад и дом на квадраты, и каждый из нас…

— Да, да, да, — поддакнула Филифьонка. Она заглянула в гостиную и с тревогой спросила: — Как ты себя чувствуешь?

— Неважно, — отвечал Онкельскрут. — Как можно себя чувствовать, когда тебе предлагают суп с жирной пленкой и не дают ничего спокойно забывать? — Он лежал на диване, укрывшись целым ворохом одеял, на голове у него была шляпа.

— Сколько тебе лет, собственно говоря? — осторожно спросила Филифьонка.

— Умирать я пока не собираюсь, — весело заявил он, — а тебе-то самой сколько лет?

Филифьонка исчезла. Повсюду в доме открывались и закрывались двери, из сада доносились крики и беготня. Все думали только об Онкельскруте.

«Эта корзинка может оказаться где угодно», — думал Онкельскрут беспечно. В животе у него больше не крутило.

Вошла Мюмла и примостилась к нему на край дивана.

— Послушай, Онкельскрут, — сказала она, — ты такой же здоровый, как я. Ничего у тебя не болит, сам знаешь.

— Возможно, — отвечал он. — Но я не встану до тех пор, пока мне не устроят праздник. Совсем