– Она тебе что, не понравилась? – нахмурился я.

– Какая разница? Забей. Я знаю, что она была другой. Но у женщин, у некоторых, бывает такое… Взросление. Семья, дети и все такое.

– А у тебя?

– Тоже было. Все, закрыли тему, а то в нос дам. Я поднял руку, чтобы остановить машину.

Прошло две недели. Военные сны больше не приходили ко мне, но трудно было в точности понять, обрадовало это меня или огорчило. Обрадовало, наверное, все-таки больше. Ну не привык я воевать, как наемник, неизвестно за что и неизвестно за кого. А еще хуже стало, когда узнал, за кого и за что… Воровать чужую удачу – это все-таки чересчур, да к тому же не для себя воровать, а завоевывать для другого, для нанимателя, отдавать ему везение и получать взамен деньги.

С другой стороны, гражданская жизнь и гражданские профессии меня не очень-то привлекали. Нет, я ничего не имел против гражданских, но себя за станком или за рулем автобуса не представлял. Можно было попробовать устроиться в ментовку, как Андрей, например, но я знал, что серая форма, как живая, потребует от меня действий, которые я осуждал. И сопротивляться не выйдет, потому что ничего нет в человеческом обществе крепче системы. Попав в нее, никак не отвертишься, будешь делать то же, что и все. Или тебя уволят, или посадят, или, может быть, даже убьют, если попробуешь выделиться. Недаром, ох недаром цвет милицейской формы серый. Конечно, не из этих соображений ее делали серой, но, прожив с Катей две недели, я уже начал верить и в неявную сущность вещей.

Вообще Катя каждый день меня удивляла, но вопреки моим пессимистическим ожиданиям это не напрягало, а, напротив, вносило в жизнь яркие, свежие краски. Я любовался ею утром (вставала она всегда раньше меня), не уставал проводить с ней день за днем, а уж о ночах и говорить нечего. Пожалуй, впервые в жизни я ощущал себя по-настоящему счастливым.

Первые несколько дней я тщетно пытался уговорить ее дать мне послушать песни, написанные ею. Она технично съезжала с темы, мотивируя отказ то одним, то другим. В конце концов я понял, что она банально стесняется.

– Ты чего? – рассмеялся я. – То есть трахаться мы с тобой можем, а песни мне послушать нельзя?

– Да ладно… С кем я только не трахалась… – надулась Катя.

– Слушай, но ведь ты же меня продюсером взяла! Могу я хоть материал послушать?

– Ты же ни фига не делаешь как продюсер.

Это меня задело, но Катя была права. Та ночь, когда я готов был использовать единственное желание в ее пользу, несколько стерлась из памяти. В шкафу лежали десять тысяч долларов, и они сами по себе наполняли меня уверенностью и спокойствием. Наполняли так сильно, что ничего не хотелось делать. К тому же я понятия не имел, что вообще должен делать продюсер. Но как бы там ни было, мне очень хотелось послушать песни, так что я настоял на своем.

– Одну поставлю, – сказала Катя, доставая кассету, – Только учти: это демка.

– Что?

– Ну, демонстрационная версия. Фигово, в общем, записано. Хорошо сделан только тот материал, с которым я работаю.

– Ну так поставь его.

– Перетопчешься. То все шняга, попса и хрень. Когда денег не было, я этим в клубах зарабатывала. Ну, под Шуру, тогда модно было. Погоди, я вот хорошую песню сочинила. Но на студию денег нет, чтобы записать путево.

Она поставила кассету в магнитофон. Запись действительно была не ахти, но я вслушался в текст, чтобы хоть какое-то мнение составить о ее творчестве. Строчки меня поразили:

Как только песня закончилась, Катя остановила ленту.

– Ну как? – спросила она.

– Ничего подобного никогда не слышал. Очень хорошо, честно. Особенно про тайные знаки в строчках реклам. Образ города рисуется ярко. А почему ты на радио ее не отдашь? Из-за того, что нет денег на запись?

– В общем-то да.

– А сколько стоит это дело на студии? – осторожно поинтересовался я.

– Смотря на какой. От трехсот долларов до полутора тысяч. Ну, полторы – это на самой крутой. Чтобы для радио сошло, надо где-то баксов восемьсот-девятьсот.

– И все?

– Ну да, – Катя в упор посмотрела на меня.

– И ты знаешь студию, где записать?

– Конечно. Я же рабочий материал делала.

– Тогда считай, что мы ее уже записали, – улыбнулся я, довольный, что могу сделать человека