стороны океана, принося запах соли и водорослей, смешивая его с ароматами джунглей, а под конец вплетая в этот букет тонкий, едва ощутимый, теплый запах женских волос. Я ощутил в груди почти незнакомое щекотное ощущение от такой неожиданной близости женщины.

Наверное, я был в таком состоянии, что взволновать меня могла почти любая женщина, ведь я не имел близких контактов с противоположным полом уже больше года. Катя была далека от моего идеала, но она была очень близко, до нее локтем можно было дотянуться, а мой идеал – черт-те где, если только вообще существовал на этом свете. Вечная проблема журавля и синицы повернулась для меня такой вот неожиданной стороной.

– Ты когда-нибудь вела ночной бой? – спросил я у Кати.

– Да, приходилось, – кивнула она.

– Тогда тебе легче будет понять.

Вокруг нас расселись другие стрелки, внимательно прислушиваясь к каждому моему слову.

– Коча! – выкрикнул я. – Не уходи далеко! Будь на виду все время.

– Хорошо, Хай! – махнул он мне.

– Почему он тебя называет Хай? – спросила Катя.

– Да мне без разницы, – пожал я плечами. – Хоть горшком, только бы в печь не садили. На самом деле Коча как-то спросил, что означает моя фамилия – Вершинский. Ну, я ему перевел на английский смысл слова. И он почему-то решил, что смысл моей фамилии важнее звучания.

– Что-то я не поняла, – улыбнулась Катя. – И каков же смысл? Вершить? Вершок?

– Мне кажется, что вершина, верх, высота, – развел я руками.

– Не очень скромно.

– Скромность никогда не входила в число моих добродетелей.

Мы помолчали. Вечный океанский ветер шумел в густых ветвях над нашими головами. Несмотря на присутствие еще восьмерых стрелков, я вдруг ощутил себя с Катей наедине, поразившись такому яркому наваждению. Я глянул на нее искоса и поймал себя на том, что идеалы женской красоты не так уж важны, когда речь идет о реальной женщине. Нет, действительно, по-своему она была очень даже красива, и уж в любом случае очень мила, несмотря на явно мужскую манеру держаться. Я на секунду представил, что это она сладострастно вскрикнула в чьих-то объятиях, когда я ночью выбирался из лагеря. Это было не больше чем ни на чем не основанное предположение, но сердце забилось в груди чаще. Мысленно я увидел ее обнаженной, разгоряченной в чужих объятиях, возбужденной и отдающейся, с зажмуренными глазами и чуть приоткрытым ртом. Это видение было ярким, отчетливым и здорово возбудило меня. Я даже челюсти стиснул от напряжения.

Не знаю, но мне почему-то показалось, что, несмотря на налет грубоватости, Катя очень сексуальна и очень доступна. Настолько, что приложи я усилия – и можно было бы провести с ней ночь. Может быть, даже эту. Я несколько раз глубоко вздохнул, стараясь не разгонять себя нахлынувшими фантазиями, а затем твердо решил приложить усилия.

Честно говоря, никакого особого сексуального опыта в свои годы я так и не нажил. Бывали, конечно, контакты, но чаще всего о них было стыдно вспоминать, а один раз такой контакт даже повлек за собой весьма неприятное лечение ударными дозами антибиотиков, что надолго отбило у меня всяческое желание. По большому счету я был очень стеснителен в общении с противоположным полом, а потому подсознательно остерегался малодоступных, по моему мнению, женщин, прекрасно понимая, что у меня не хватит умения их соблазнить. А получать отказ мне хотелось меньше всего, поскольку я знал, что он только усилит мою и без того значительную неловкость в межполовых отношениях.

В результате красавицы и приличные женщины оставались уделом моих фантазий, я с ними и заговорить не смел, а сталкиваться приходилось с женщинами попроще, которые сами испытывали недостаток мужского внимания, а потому не были особенно щепетильны в выборе. На самом деле я прекрасно сознавал, что Катя из их числа, что в лагере есть женщины намного привлекательнее, чем она, а потому ей перепадает не самое лучшее. Может быть, напускная грубоватость и мужские манеры были как раз защитной реакцией, маской, под которой она прятала недовольство таким положением вещей. Всякая женщина мечтает любить и быть любимой, а если не удается, она запирает душу в крепкой раковине, из которой ее не выковырять. Я почти на физическом уровне ощутил шершавую крепость этой раковины, но тут же понял, что под ней наверняка скрывается жемчужина. Никому не удалось ее разглядеть, но я уловил таинственный блеск в глазах Кати.

Я стиснул кулаки, на секунду представив, что эта жемчужина может стать мне наградой. Наградой за долгие годы лишений – физических и моральных.

– Ночью, – начал я, – во время боя видны только вспышки выстрелов. Замечала?

– Конечно, – осторожно кивнула она.

– Видеть вспышки очень важно. Каждая вспышка – это летящая в тебя пуля. Чей-то промах или чье-то попадание. Это суть любого огневого контакта – попадание или промах. Суть не в убийстве, поверь. Важно именно поражение цели.

– Никогда об этом не думала, – негромко сказала она.

– Агрессия хороша в рукопашном бою, – продолжал я. – При непосредственной стычке она подавляет противника морально и дает тебе возможность подавить его физически. Но при огневом контакте агрессия не приносит ничего, кроме учащения пульса, от которого сильнее дрожит рука. Вспышки выстрелов означают рождение маленькой сверхзвуковой смерти, уносящейся в пространство. Но если ты именно так будешь их воспринимать, то в твоей душе поселится страх, и тебе потом очень трудно будет его выбить оттуда.

– Как же тогда быть?

– Все просто. Мы привыкли, что тело – это и есть мы сами. А все окружающее – вокруг нас. Но это не так. Это лишь обман чувств, ничего более. Мы не можем напрямую ощущать реальность, тебе надо это понять. Все, что происходит снаружи, никак не может быть воспринято разумом, кроме как посредством интерпретации сигналов, посылаемых нашими нервными окончаниями. Пойми, никакого красного света не существует, есть только электромагнитное излучение определенной длины волны, которое, попадая на сетчатку глаза, порождает химическую реакцию, а вещество, образовавшееся в этой реакции, раздражает