поправить наши дела стремительным наступлением на позиции немцев. Подняв эскадрон, сам впереди в полный рост, он повел его в атаку без предварительной артподготовки и даже без нормальной огневой поддержки пулеметов. Не дойдя метров 20 до немецких окопов, комэска был убит наповал, атака захлебнулась из–за плотного автоматного и пулеметного огня. Оставшиеся в живых бойцы вернулись на исходные позиции. Поступок командира эскадрона был строго осужден командованием и всеми офицерами полка, но судить было некого, главный обвиняемый остался лежать мертвым на поле боя. Убитых решили вынести ночью, чтобы избежать новых жертв.
Настроение падало, давали знать себя голод и холод. Обходя расположение ездовых орудийных упряжек и боевых бричек в лесу, метров 200 от переднего края, я заметил дымок от костра. Подойдя ближе, я увидел, как у небольшого костра, в лощинке, по–фронтовому, у «маленького Ташкента» сидела и грелась группа офицеров, среди которых был и начмедслужбы полка. Некоторые сидели голыми по пояс и прожаривали свои нательные рубашки и гимнастерки на костре. Вши, гроздьями гнездившиеся на рубашках, с треском лопались от огня, доставляя немалое удовольствие их владельцам.
Спереди было тепло, но по спине бегали мурашки. Офицеры зябко поеживались, проклиная войну и немцев в самых жестких русских выражениях. Я тоже подсел поближе к огню и стал отогревать свои озябшие руки. Капитан медсанслужбы предложил новый метод уничтожения паразитов, не снимая гимнастерок и рубашек. Он вынул индивидуальный пакет, развернул бинт и заправил его себе за шиворот. Просидев таким образом минут 10–15, он вытащил бинт. На чистом бинте сидело 5–8 вшей. Отрезав этот кусочек бинта ножницами, он бросил его в костер. Бинт сгорел вместе с паразитами, которые звонко лопались на огне. Всем понравился этот метод вылавливания паразитов на бинт, как на у,очку, и мы дружно стали практиковать его на себе.
Конечно, все это было временным успокоением, и скорее забавой, ведь вши размножались на грязном и истощенном теле гораздо быстрее, чем мы их вылавливали. Всем нужна была хорошая дезинфекция. Но в наших условиях об этом можно было только мечтать.
Даже небольшой дымок от нашего маленького «Ташкента» вызвал артналет противника. Костерок загасили. Пора было возвращаться к орудию. Положение было напряженное, фрицы могли начать наступление на наши позиции в любой момент. Командир орудия, гвардии сержант Паланевич, по– хозяйски устраивался на ночь, заставляя расчет подтаскивать к орудийным окопам сухой хворост и елочный лапник из леса. Вечер был пасмурный, низкий туман ограничивал видимость со стороны противника.
Я подправил свой окопчик, расположенный метрах в семи от орудия, возле небольшого бугорка, и заменил мокрую подстилку сухой. Коновод принес скудный обед, он же и ужин. Суп–болтушка в котелке был еще горячий, и я, поставив его на бугорок, с аппетитом поел и согрелся, несмотря на то что промерзший хлеб крошился и не имел вкуса хлеба. Не дожидаясь очередного налета, я малой саперной лопатой начал расширять свой довольно тесный окоп. Сняв покров снега с прилегающего к окопу бугорка, я наткнулся на кусок немецкой шинели. Дальнейшая раскопка обнаружила труп убитого и замерзшего «фрица». Такое соседство меня явно не устраивало. Неприятно было и то, что этот бугорок, то есть труп засыпанного снегом фрица, я только что использовал как стол для обеда, а ночью прижимался к нему, прячась от ветра и стужи. Пришлось спешно отрыть новый окоп и замаскировать старый окоп свежим снегом. Проверив часового у орудия и переговорив с комэска–З о совместных действиях, я улегся в мягкий от лапника, но холодный и сырой окоп. Кое–как согревшись, я уснул.
В полночь, продрогнув до мозга костей, я проснулся и, решив, будь что будет, пошел в лес и забрался в свою бричку, под сено. Разбудил меня грохот мощных разрывов по всему лесу. Это был очередной налет шестиствольного миномета «Ишака». Кони, запряженные в мою бричку, неслись по лесу как бешеные, по кочкам и пням, не выбирая дороги. Вскочив спросонья, я остановил коней, из которых один был тяжело ранен, а два других имели на крупах глубокие касательные кровоточащие раны. Осколками мин были изрешечены борта брички. Чтобы выпрячь тяжелораненого коня, который после бешеной скачки упал, я стал звать ездового. Ездовой не откликался. Прибежавший с огневой позиции Паланевич сказал, что ездовой, наверно, спит в своем окопе, который был под бричкой. Я ему не поверил. Не может быть, чтобы такой исполнительный и хозяйственный пожилой солдат, каким был ездовой, Спирин, мог спать после адского налета «Ишака».
я побежал к окопу. Ездовой лежал в окопе без движения. В первый момент я тоже подумал, что он спит, но когда я начал его тормошить, то убедился, что он убит. Подошедший сержант расстегнул на Спирине шинель и гимнастерку и обнаружил небольшое осколочное отверстие в районе сердца. Пока сержант занимался с лошадьми, мы забрали документы убитого и в этом же окопе схоронили его, установив небольшой столбик с дощечкой. До сих пор я не перестаю удивляться: как это могло случиться, что я, находясь на бричке, более полуметра над землей, остался жив и даже не ранен (только в нескольких местах осколками мне посекло шинель), а ездовой, который лежал под бричкой, в окопе глубиной больше метра, был убит
Только мы успели схоронить нашего ездового, как вновь противно завыл «Ишак», и еще одна партия смертоносных мин накрыла участок леса недалеко от нас. Шестиствольный миномет в лесу был наиболее опасен за счет взрывов мин над землей при соприкосновении взрывателя с ветками деревьев. Осколки при таких взрывах летят сверху вниз и поражают людей даже в окопах.
Таким же образом меня ранило на Курской дуге в саду при минометном налете на мою батарею … Тяжелораненую лошадь пришлось пристрелить и тут же разделать на мясо. Мясо распределили по подразделениям, и в этот вечер бойцов вдоволь накормили свежей кониной. В окружении мы были несколько дней, но для меня они были самыми тяжелыми воспоминаниями за всю войну (не считая пережитых мной дней в блокадном Ленинграде).
В ноябре 1943 года, в один из вечеров, поступил приказ об оставлении занятых позиций и выходе из окружения. Вражеское кольцо одним ударом нашего передового отряда и авангарда полка было прорвано, и в образовавшуюся брешь, без шума, в полной темноте, была выведена из окружения вся наша Группировка. Настроение у всех было приподнятое. Впереди нас ждали баня и довольно сносное жилье. Выходя из окружения, я допустил грубую ошибку, которая могла стоить мне жизни или, хуже того, я мог попасть в позорный плен.
Выведя орудие Паланевича с бричками и присоединив их к боевой колонне эскадрона и полка, я решил проверить другое мое орудие, гвардии сержанта Петренко, приданное третьему эскадрону. Дошел ли до них приказ и не забыл ли о нем эскадрон? Если расчет с орудием останутся в окружении, отвечать все равно придется мне, несмотря на то что я находился с другим орудием и в другом эскадроне. В то время у меня еще не было личного оружия, и я, взяв карабин у своего бойца, вернулся в лес и направился к месту расположения 4–го орудия. Кругом была тишина, и только ветер раскачивал кроны деревьев да под моими ногами поскрипывал снег. Загнав патрон в патронник карабина, я с карабином наперевес, озираясь по сторонам, перебежками приближался к огневой позиции моего орудия. В расположении эскадрона и на огневой позиции не было ни души. Следы на снегу говорили о том, что орудие вместе с эскадроном покинуло свои позиции и вышло на соединение с полком. Со стороны противника не было активных действий, иначе он сел бы нашим отходящим частям на хвост и навязал бы нам ненужный в настоящей обстановке бой. Противник не знал наших действий и, как всегда, периодически пускал осветительные ракеты и вел беспокоящий огонь из пулеметов и орудий. Но это было где–то вдали. А здесь было тихо. Но я мог напороться на разведку немцев, и тогда мне с моим карабином было бы тошно. Против разведгруппы я бы явно долго не продержался. Закинув карабин за спину, я бегом пустился догонять своих. От сильного бега болело сердце и стучало в висках. Запыхавшись, я перешел на шаг. Мысль о том, что я могу отстать от своих и остаться в окружении, подстегивала меня, и я снова бежал, пока почти вплотную не наскочил на арьергард полка. Поразмыслив, я о своем поиске орудия никому не доложил, боясь хорошей взбучки от командования. Рапорт о состоянии взвода комбату я отдал с опозданием, но, поскольку наш комбат докладывал командиру полка последним, все обошлось благополучно и мое кратковременное, но опасное отсутствие осталось незамеченным.
