При первой же возможности бойцы взвода повыкидывали противогазы из сумок, что вызвало у меня большое беспокойство — я не столько боялся немецкой газовой атаки, сколько материального взыскания в случае инспекции. Офицерская братия посоветовала мне, как решить эту проблему — списать все на боевые потери. После первого же боя я написал отчет, что все противогазы взвода, сложенные на бричку, были уничтожены прямым попаданием вражеского снаряда.

Что меня ждет впереди, какова тактика кавалерийского боя и роль орудий ПТО в этом бою, я представлял себе смутно. Знал главное: не отставать от эскадронов, вовремя поддержать их огнем и колесами, а при появлении танков отразить танковую атаку.

Впоследствии, после войны, в своей книге «Под грохот сотен батарей» командующий артиллерией нашего фронта, Герой Советского Союза, генерал полковник Н. М. Хлебников так характеризовал действия противотанковых орудий:

« … в противоборстве орудия, открывающего огонь прямой наводкой с 600–700 метров, и танка, мчащегося на это орудие, успех часто решают секунды. Остановить бронированную махину, подбить или поджечь ее с первых выстрелов удается далеко не всегда. Чтобы выйти победителем из этой схватки, противотанкисту надо иметь не только верный глаз, не только слаженную до автоматизма работу всего орудийного расчета, но и сильные нервы. Горячее сердце и трезвый холодный расчет в бою — этими качествами должен обладать командир противотанкист».

Все мои последующие бои с танками целиком и полностью подтверждали слова командующего артиллерией фронта. Но обо всем этом мне тогда не хотелось думать. Сейчас на марше мне было хорошо. Приятно дышалось свежим и чистым, сухим морозным воздухом. Полк движется в полной тишине, я веду свой взвод и являюсь полноправным членом среди офицеров прославленного гвардейского корпуса, а до передовой еще целая ночь пути. После пяти–шести часов марша на горизонте появилось зарево пожарищ. Огонь от подожженных гитлеровцами домов, вспышки и кратковременное горение осветительных ракет, отдаленная орудийная канонада и короткие пулеметные очереди пунктирами трассирующих пуль, и мы

рассекающих небо, говорили о приближении фронта, его переднего края.

Колонна остановилась. Где–то в голове ее прозвучал сигнал трубача «Сбор командиров». Комбат пришпорил коня и рысью направился к штабу, к командиру полка. Через несколько минут он вернулся, коротко ознакомил нас с обстановкой и передал приказ командира полка, по которому все наши орудия придавались эскадронам (по одному орудию на эскадрон). Мой взвод придавался третьему и четвертому эскадрону. Не теряя времени, я повел орудия к эскадронам. С третьим орудием пошел сам, с четвертым пошел мой помкомвзвода. Полку была отведена линия обороны вдоль железной дороги, она же была исходной позицией для наступления. Мы сменили пехоту 3–й ударной армии.

3–й эскадрон стал окапываться на западном склоне открытой возвышенности, примыкающей к железной дороге. До рассвета оставалось еще достаточно времени, чтобь! незамеченными окопаться, установить орудие и замаскировать огневую позицию. Вместе с командиром орудия гвардии сержантом Паланевичем я наметил место огневой позиции в 100 метрах от окопов 3–го эскадрона, на голой высоте, продуваемой со всех сторон холодным декабрьским ветром, так как в других местах не было необходимого сектора обстрела для прямой наводки. Расчет приступил к оборудованию огневой позиции, Вiрызаясь в промерзшую, твердую, как камень, землю с помощью шанцевого инструмента, добытого еще под Сталинградом. Рыли окопы для расчета, капонир и площадку для орудия. Работали дружно, тщательно маскировали снегом вырытый грунт.

Впереди железная дорога, по которой курсирует бронепоезд противника. Закончив работу и закатив орудие на огневую позицию, подготовив снаряды, расчет пошел с котелками к кухне, оставив у орудия одного наводчика. Кухня расположилась в овраге, неподалеку от орудия. Получив горячую кашу и промерзший хлеб, солдаты дружно заработали ложками. Как работали дружно, так и ели дружно, по два–три человека на котелок, поочередно черпая ложкой теплую, наваристую гречневую кашу из концентратов. Совместная взаимопомощь на марше и взаимовыручка в бою, где оплошность одного из них может стоить жизни всему расчету, сплотила этих людей, разных по характеру, возрасту и национальности, в единый организм, с ПОЛУGлова пони мающих друг друга и беспрекословно выполняющих волю своего командира. Тщательно, до крошки очистив котелки и попив горячего чая, бойцы закурили махорочку, пряча цигарки в рукава шинели. И потекла неторопливая, тихая беседа о довоенной жизни. Каждый отгонял свои мысли о завтрашнем дне, о том, как поведет себя противник на этом пока незнакомом участке фронта. Зима брала свое, чем ближе к утру, тем крепче мороз. Поднялся ветер, по земле мела колючая поземка, против ветра стало трудно дышать. Приобретенное после сытного ужина тепло постепенно выветривалось, под шинель забирался знобкий неприятный холодок. С немецкой стороны время от времени раздавались автоматные и пулеметные очереди. Трассирующие пули пролетал и над высоткой в lаправлении леса, где в овраге расположились тылы эскадрона (кони, брички, тачанки). Некоторые пули ударялись о камни и, рикошетируя, свечой взлетали в темное декабрьское небо.

Метров в трехстах от нас, в глубине нашей обороны, на видном месте, одиноко стоял чудом уцелевший дом. Дом как дом, со стенами, крышей, целыми оконными рамами, дверью и русской печкой. Окна завешены, а на столе коптилка–моргалочка. И вот в этот дом, как в санаторий, получив разрешение своих командиров, потянулись отдельные бойцы, чтобы обогреться и набрать хоть немного тепла про запас. Дом был битком набит бойцами: пехотинцами, артиллеристами, кавалеристами. Кто сидел, кто спал лежа под столом и под лавками, кто забрался на печь, а кто пришел позднее, дремал стоя, прислонившись к печи или к плечу соседа. Воздух в доме был настолько спрессован, что при открытии двери входившего валило с ног теплом, пропахшим потом, портянками и запахом давно немытых человеческих тел. Несмотря на духоту и тесноту, это был райский уголок, случайно уцелевший на переднем крае. Время от времени дверь отворял ась, впуская очередного промерзшего с неразгибающимися пальцами бойца или выпуская обогревшегося и отдохнувшего с запасом на два– три часа солдата.

Примостившийся у стола старлей–пехотинец несколько раз предупреждал всех, чтобы до рассвета все покинули избушку, так как он не ручается ни за дом, ни за тех, кто в нем. С рассвета будет артналет с немецкой батареи и с бронепоезда, курсирующего по железной дороге, так что избушка на этот раз может не уцелеть. Предупредив всех, старлей встал, забрал свою пехоту и вышел из дома. Стало свободнее. Снова открылась дверь, впуская еще одного до костей замерзшего солдата. Был он среднего роста в белом маскировочном халате с немецким автоматом на шее, руки от мороза у него не сгибались. Сняв рукавицы и развязав завязки шапки–ушанки, обратился к нам:

— Братцы, спасите мою душу! Промерз до мозга костей … Дайте обогреться!

— Откуда ты такой, молодец? — спросил я его.

— Оттуда! — ответил он и махнул рукой в сторону передовой. — Ходили за языком, промерзли! Не привели! Разрешите немного обогреться, потом опять пойдем и будем лежать в засаде, пока не приведем «фрица» или сами не превратимся в ледышку.

Все это он сказал не переводя дыхания и как был, в маскхалате и с автоматом, полез на печь. Я сказал ему, чтобы он долго не задерживался на этом «курорте» и до рассвета покинул помещение. Он что–то пробормотал в ответ и сразу же заснул крепким сном. Покидая такой уютный дом, я наказал солдатам, чтобы они уходя не забыли разбудить разведчика. На позициях еще яростнее мела поземка, но мне было уже приятнее смотреть на свет божий, так как под шинелью и в сапогах был запас тепла, полученный за время моего пребывания в доме. Командир орудия похозяйски проверял готовность орудия к предстоящему бою. Из домика вернулись последние солдаты. Я спросил про разведчика. Они ответили, что разбудили его, он встал, но потом опять полез на печь и сказал: «Будь, что будет, а я еще с полчасика посплю!»

С рассветом послышался шум приближающегося поезда … Из дефиле, скрывающего железную дорогу от нашего наблюдения, медленно выдвигались бронеплощадки немецкого бронепоезда и … Шквал огня по всей нашей высотке из крупнокалиберных пулеметов и орудий разных калибров! Достаточно было моей короткой команды «Орудие И расчет в укрытие!». В одно мгновение орудие оказалось в капонире, а расчет — в окопах. Ураганный огонь с бронепоезда продолжался, вероятно,