– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Мой отец филиппинец, а я сама родилась в Америке. И если вы умеете читать мысли, мистер Даймонд, то должны знать, зачем я сюда пришла.

В ответ Даймонд смеется, как дикое животное. Услышав этот смех, Белфорд Данн подумал бы, что вы отыскали Андрэ.

– Я не умею читать мысли, – говорит он. – Природа нашего сознания такова, что каждый может время от времени читать чужие мысли, если передающая сторона мыслит внятно, а принимающая не блокирует сигнал. С тех пор как я на особом листке, мне удается иногда забираться людям в мысли или в сны. – Подбоченясь, он угощает вас взглядом, который мог бы содрать розовые обои со стен добродетели. – Но куда я действительно хотел бы забраться, так это вам под юбку.

Развернувшись на сто восемьдесят, вы стремительно уходите прочь. «Если он пойдет следом, я буду кричать». По залу слоняются несколько семейств: родители решили потратить недельный развлекательный бюджет, чтобы их детишки смогли приобщиться к «изготовлению бумажных фигурок лягушек и черепах». Наверняка кто-нибудь из этих крепких папаш спасет вас от уродливого похотливого дегенерата!

Размокшие туфли, однако, не успевают прошагать и десятка ярдов, как вы вспоминаете, что сами же хотели его разыскать. Тормоза, разворот на сто восемьдесят. Вы уже целый год собираетесь завести очки, мешает только гордость, – но сейчас кривая ухмылка Даймонда отчетливо видна в облаке тумана.

– Где она?! – кричите вы. – Где Кью-Джо Хаффингтон?

– Хотите сказать, что вы не знаете?

– Нет, конечно! Откуда мне знать? Что вы с ней сделали?

Даймонд направляется в вашу сторону. Вы уже готовы завопить, но его похотливый взгляд убрался за кулисы, как вульгарный комик, а на смену вышло выражение доверительной заботы, гамлетовское выражение телеведущего, сообщающего об очередном кризисе нации.

– Я думаю, нам надо присесть и побеседовать, – говорит он тихо. И добавляет, видя ваши колебания: – Насчет Кью-Джо, разумеется. Романтические темы меня не интересуют. Если честно, я вовсе и не собираюсь залезать вам под юбку.

Ну вот и отлично, думаете вы. Однако по пути в кафе не перестаете удивляться: почему это он вдруг расхотел?

Вы идете молча; Даймонд что-то тихо напевает. Вы стараетесь не глядеть на необычного компаньона и тем не менее не можете не заметить, что его глаза практически утратили былую брутальную красноту; очевидно, в четверг их окрасили алкоголь и табачный дым. Правда, жесткая ржаная щетина по-прежнему оживляет сухие пригорки подбородка и щек, и длинные волосы все так же болтаются, словно хвост арабского скакуна, лениво трусящего в стойло. Остались и прочие атрибуты: кожаный пиджак, старый и засаленный, как козлиная шкура, и золотая серьга, которую дождь украсил маленьким брильянтом, и затертые джинсы, свободно пропускающие свет. Его ботинки из змеиной кожи выглядят по меньшей мере бестактно на выставке рептилий (при каждом шаге по вивариям, должно быть, пролетает волна тихого ужаса), а наколка на руке – по меньшей мере безвкусной и инфантильной, хотя толком рассмотреть ее удается лишь за столиком кафе «Пони экспресс».

Пока Даймонд заказывает напитки (без зазрения совести флиртуя со смазливой официанткой), вы украдкой изучаете тыльную сторону его левой руки, в которой он подбрасывает сахарные кубики, словно игральные кости: вместо ожидаемой мертвой головы, или атакующей кобры, или дикарки в травяной юбочке на смуглой коже обнаруживается узор, состоящий из каких-то астрономических символов. Поскольку внимание Даймонда сосредоточено на других вещах (и что он нашел в этой шлюшке-официантке?), вы без помех разглядываете странную татуировку. Она состоит из трех окружностей, расположенных одна над другой. Все они, судя по всему, символизируют солнце – каждая по-своему. Верхняя разделена на четыре части, и расходящиеся от нее лучи тоже сгруппированы в четыре пучка. Средняя – самая обычная – изображает солнце, каким его рисуют здоровые и послушные малыши, каким вы, должно быть, рисовали его в детском саду. Нижний вариант, ближайший к костлявому запястью, выглядит посложнее: две концентрические окружности, окруженные двойными лучами, похожими на лепестки.

– Любуетесь моей накожной росписью?

Вы морщитесь и, разумеется, краснеете.

– Да нет, с чего вы взяли?

– Хотите расскажу, что она означает?

– М-м… нет, не хочу. Я хочу, чтобы вы рассказали про Кью-Джо. Только и всего. Если не трудно.

Тот факт, что вы сидите за одним столом с потенциально опасным маньяком, не может оставить центральную нервную систему равнодушной: руки ходят ходуном. Даже непонятно, как взяться за стакан ванильного кофе, чтобы не выдать страха. От визита в туалет, чтобы поправить косметику и расчесать мокрые волосы, вы благоразумно воздерживаетесь, опасаясь, что любое улучшение внешнего вида разожжет хищнические наклонности оппонента. Сырой плащ, однако, пришлось снять, открыв для обозрения более-менее сухое облегающее черное платье.

– Кью-Джо – ваша подруга?

– Да! – гавкаете вы в ответ. И тут же осознаете, что уже во второй раз за сегодня – да и вообще за все время – признали вашу дружбу с толстухой. Первый раз это произошло утром, в полиции. К румянцу на щеках прибавляется еще несколько клубничных мазков.

– И домой, насколько вам известно, она не возвращалась?

– Вот именно.

– Есть какие-нибудь соображения? Где она может быть?

– Нет, откуда? Она пошла к вам, а дальше следы обрываются! У вас хватает отваги посмотреть ему в глаза. Теперь, когда капилляры больше не лопаются, эти густо-голубые глаза можно было бы даже назвать симпатичными, если бы они не были насмешливыми, как вороны, и развратными, как блохи.

– Вчера.

– В смысле?