руках.

Он скользнул на свое место рядом с Винсентом и уставился на экран. Повернувшись к нему, Винсент прошептал:

— Вам не кажется, что Рик просто фантастически играет Моисея?

— Да, — сказал Юсеф. — Но уверены ли вы, что он будет также хорош и в нашей картине?

Винсент с улыбкой повернулся к нему.

— Я не ошибаюсь. Придя в кино, Соломон сменил свое имя, став Сюлливаном. И неужели Соломон может плохо сыграть Моисея?

Юсеф всмотрелся в лицо главного героя, которое сейчас заполняло весь экран, и удивился, как он не заметил этого раньше. У Рика было типичное еврейское лицо, еврейские черты.

Открылась задняя дверь комнаты и вернулись Рик с Иорданой. Краем глаза он видел, как они разместились у бара. Через плечо Рик посмотрел на экран и что-то сказал ей. Засмеявшись, она взяла стакан с вином, который бармен поставил перед ней.

Юсеф почувствовал прилив ненависти.

"Смейся, сука, — с яростью подумал он.

— Смейся пока, ты, еврейская подстилка!"

Теперь ему было ясно, что он сделает с кассетой. Бадр будет бесконечно благодарен ему за доказательство, как он охраняет честь его имени, скрывая от мира свидетельство того, что жена продает его с евреями.

Сидя в другом конце комнаты, Лейла смотрела на свою мать.

— Я уже много раз говорила тебе об этом, мама. Хамид — просто мой друг, вот и все. У меня с ним нет ничего серьезного. Я не собираюсь выходить за него замуж. Он просто мой приятель.

Мариам тяжело вздохнула.

— Я не знаю, что с тобой происходит. Он обыкновенный сириец, и его семья не представляет собой ничего особенного. Не могу себе представить, что ты в нем нашла.

Лейла закурила.

— Мне же нужно с кем-то разговаривать.

— Вокруг так много прекрасных молодых людей, с кем ты можешь общаться. Отец сказал, что с ним говорил промышленник Фаваз. Его сыну как раз подошел брачный возраст, и они заинтересовались тобой.

— Кто? — с сарказмом спросила Лейла. — Фаваз или его сын?

— Прекрати быть такой распущенной. Дедушка не желает тебе ничего, кроме добра.

— Так же, как он желал тебе? — подчеркнуто спросила Лейла.

— Он ни в чем не ошибся, — оскорбившись, сказала Мариам. — Никто из нас не подозревал, что представляет из себя твой отец. Мы все делали, как надо. Никто не может ткнуть в нас пальцем.

— Я не видела, чтобы кто-то тыкал пальцем и в моего отца, — сказала Лейла. — Обычно, если у тебя есть деньги, никого не интересует, что ты делаешь.

Мариам разочарованно покачала головой.

— Я всегда говорила, что ты унаследовала от своего отца больше, чем от меня. Ты видишь мир так, как тебе хочется, чтобы он выглядел. Я бы никогда не разрешила тебе учиться в школе в Швейцарии. Единственное, чему тебя там научили — это спорить с матерью. Твоя сестра никогда так не поступает.

— Моя сестра дура! — фыркнула Лейла. — Ее беспокоит только ее дом, ее дети и ее взаимоотношения со слугами.

— Женщина и должна об этом беспокоиться, — сказала Мариам. — О чем же еще ей думать?

Лейла показала в окно.

— За ним целый мир, мама! Разве ты не видишь этого? Нас столько лет угнетали, наш народ был унижен и подавлен. Наши братья стонут под еврейским игом в Палестине. А ты спрашиваешь, о чем еще думать.

— Это решают мужчины, — сказала Мариам. — А мы должны заниматься нашими собственными делами.

— В них нет никакого смысла, — с отвращением сказала Лейла. Она встала и пошла к дверям. — Я ухожу.

— Куда ты идешь? Снова встречаться с Хамидом?

— Нет. Просто ухожу. Вот и все.

— Что за спешка? Сейчас будет обед.

— Я не голодна. Не ждите меня.

Мариам сидела и смотрела на дверь, за которой скрылась ее дочь. Через несколько минут она услышала, как перед домом заработал двигатель машины. Она подошла к окну как раз, чтобы увидеть, как маленький «мерседес» вырулил на улицу.

Лейла была точной копией своего отца. С ней никто не мог договориться. Она вспомнила тот день в прошлом месяце, когда Лейла появилась в дверях дома вместе с этим своим приятелем, сирийцем Хамидом. Они были так оборваны и грязны, что слуга, который только недавно служил в доме, не хотел их пускать. И лишь потом он неохотно согласился позвать хозяйку.

Мариам пришла в ужас от вида своей дочери. Ее кожа была такой темной и обветренной, словно она дни за днями проводила на солнце в пустыне, и на теле не было ни следа прежних округлостей. Она стала тонкой и стройной, как юноша.

— Что с тобой произошло? — не в силах сдержать слез, закричала она.

— Ничего, мама, — успокаивающе ответила Лейла.

— Но посмотри же на себя! Ведь ты в лохмотьях! Ты выглядишь так, словно месяцами не мылась!

— Со мной все в порядке, мама, — упрямо сказала Лейла.

— Откуда ты явилась? Я была уверена, что ты по-прежнему в школе.

— Мы добирались на автостопе, — ответила Лейла.

— Чего ради? Тебе всего лишь надо было позвонить домой. Мы бы купили тебе билет.

— Если бы мне был нужен билет, я бы так и сделала. Но я хотела поступить так, как я поступила.

И тут Мариам заметила Хамида, по-прежнему стоящего на пороге. Посмотрев на него, она перевела взгляд на дочь.

— Это мой друг Хамид, — сказала Лейла. — Он сириец.

Сделав шаг вперед, Хамид поднес руку ко лбу.

— Ташарафна.

— Хасали шараф, — автоматически ответила она, подавив в себе другие привычные слова приветствия.

— Я встретилась с Хамидом по дороге, — сказала Лейла. — Он добирается к себе домой в Дамаск.

Мариам ничего не сказала.

— Он был очень добр ко мне, — сказала Лейла. — Не будь его, я попала бы в большие неприятности.

Мариам повернулась к сирийцу.

— Входи, — сказала она. — И располагайся в нашем доме.

Он снова поклонился.

— Благодарю вас, мадам, но у меня есть кое-какие друзья, у которых я могу остановиться.

Она не стала притворяться. Он выглядел слишком грубым и примитивным. Впрочем, таково было большинство сирийцев.

— Я рад, что ты добралась до дома, — сказал он Лейле. — А теперь я должен идти.

Лейла протянула ему руку.

— Ты еще свяжешься со мной, прежде чем покинешь Бейрут?

Он кивнул, и они пожали руки друг другу. Несмотря на этот чисто формальный жест, Мариам видела, что между ними есть что-то более близкое.

— Я позвоню вам, — сказал он.

Но с тех пор прошел месяц и он до сих пор не покинул Бейрут. Мариам не знала, чем занимался Хамид.