Они вернулись в большую комнату, оставив Настю дослушивать дурацкую пародию на самый модный фильм года. Пьянка достигла апогея. Кто-то, чьего имени Глеб не знал, лежал на трех стульях, протягивая длинные руки к танцующим и слабо взывал:

— Седьмой, седьмой, поговори со мной! Почему не отвечаешь, почему молчишь, а?

В углу Муфаса раскуривал большой косяк и объяснял, что на самом деле у него другое имя, а Муфаса — это прозвище, в честь Льва-отца. Глеб подумал, что, вероятно, двое других участников группы «Мароккасты» должны быть Львом-сыном и Львом-святым духом. Глядя на танцующих, Глеб тяжело вздохнул. Может, стоило уйти, но мысль о поездке через весь город была ему неприятна. Налив себе воды, он пошел на кухню.

Осе стало жарко, и он снял рубашку, оставшись в майке с надписью 'Punk is not dead'.

— А ты панк? — спросил Глеб.

— Я анархо-сатанист, — холодно ответил Ося, и Глебу расхотелось уточнять, что это такое.

— А чего тогда майку надел? — спросил Шаневич.

— Формально, — ответил Ося, — майка с надписью 'Punk is not dead' не значит, что тот, кто в ней — панк. Он просто доносит до всех информацию о том, что панк не мертв.

— А он не мертв? — ехидно улыбнулся вошедший Арсен.

— Конечно, нет, — ответил Шаневич. — Скажем, Ельцин — настоящий панк. Кстати, когда он уйдет — тогда будет пиздец. И мы еще вспомним эти времена как самое свободное время нашей жизни.

— Самое свободное время нашей жизни было при Брежневе, — сказал Ося. — У нас был наш Галич и наш Самиздат. Лучшее время за всю историю России ХХ века.

Вероятно, мы жили в разных Россиях, подумал Глеб, вспомнив Чака. Неприятное воспоминание: может, потому что вместе с Чаком он вспомнил Абрамова, который говорил, что Чак хватает его за ноги. Абрамов теперь тоже исчез, и Глеб нервничал.

— Да нет, — сказал Андрей, — Ельцин не панк. Или даже если он как бы панк, так выберут его не потому, что он типа устроил революцию пять лет назад, просто он сейчас обещает, что революций больше не будет.

— Я обещаю, что революция еще будет, — продирижировал Ося, — и когда мы победим, уничтожим всю эту мразь, которая осуществила геноцид русского народа.

Глеба подмывало спросить Осю, верит ли он сам в то, что говорит, но он сдержался.

— Нет, будет не революция, а новый порядок, — сказал Шаневич. — Хаос в стране может быть снаружи и не заметен. Улицы даже можно убирать. Но в любом доме, куда ни зайдешь, творится полный разор, как у меня на кухне, и это никак не связано ни с деньгами, ни с политикой. Это — хаос. И как только людям надоест, что у них в доме нет чистого стула, они проголосуют за сильную руку и новый порядок.

— Тогда по мне лучше пусть грязные стулья, — неожиданно для себя сказал Глеб.

— Правильно, — воскликнул Ося. — Панки грязи не боятся.

— Но панки, отец, и не голосуют, — заметил Арсен.

— А правда, что на выборах панки будут поддержать Зюганова? — спросил Андрей. — Я даже типа лозунг читал — 'Папа Зю, гаси козлов!'

— Я думаю, его в штабе Ельцина придумали, — сказал Ося.

Глеб внезапно понял, что на его глазах та Россия, которую любила Снежана, Россия анархии и безграничной свободы, перестает существовать. Что выборы, кто бы ни победил, будут каким-то рубежом, разделяющим десятилетие. Почему-то ему стало жалко Снежану.

Он вышел в коридор, где Шварцер, собиравшийся с Муфасой на какой-то концерт, прощался с именинницей. Сквозь приоткрытую дверь кабинета Шаневича Глеб увидел Нюру Степановну, снова сидевшую за своим столом.

Вскоре в большой комнате остались только Бен, Катя, Ося и Андрей. Катя лениво дотанцовывала под 'Death Is Not the End', а Андрей убирал со стола грязные тарелки. Собрав рюмки, Глеб вернулся на кухню. Арсен как раз досказывал анекдот, знакомый Глебу с незапамятных времен:

— И вот он пробует ковшом водку и говорит: 'За это нас и не любят!'

— Ну да, — без улыбки сказал Шаневич. — Он должен был прибавить: 'но поэтому мы и выжили'.

Глеб вернулся в комнату и присоединился к Андрею. Ося курил в коридоре, Бен и Катя куда-то исчезли, Снежаны тоже не было.

— Хорошая вечеринка, — сказал Глеб, хотя сам не был в этом уверен.

— Обычная, — кивнул Андрей, — у нас такие каждый месяц бывают.

В несколько заходов они перетаскали посуду на кухню, где Шаневич c Арсеном обсуждали общих иерусалимских знакомых. По пути в комнату Глеб услышал из ванной сдавленный звук. Открыв дверь, он увидел Нюру: та блевала над раковиной.

— Плохо? — спросил Глеб.

Она кивнула.

— Сейчас лучше будет, ты еще попробуй, — напутствовал Глеб, но тут появился Андрей и взял дело в свои руки.

— Открой рот пошире, — командовал он, — сейчас я тебе помогу.

'Сразу видно — опытный человек', — с уважением подумал Глеб.

Минут через десять они вывели ослабевшую Нюру в коридор.

— Как она домой-то поедет? — спросил Глеб.

— Может, здесь ее оставить? — предложил Андрей.

Они вышли в прихожую и с удивлением наткнулись на двух милиционеров в форме, застывших у самой двери.

— Кто хозяин? — спросил один.

— Илья, — крикнул Андрей, — к тебе пришли.

Милиционеры неприязненно осматривали прихожую, заглянули в кабинет Шаневича и в большую комнату. Дверь офиса была закрыта, к тому же ее загородили Андрей, Глеб и Нюра.

— Все, уже закончили, — добродушно сказал Шаневич, — простите, не заметили, что уже одиннадцать, но вы видите, гости разошлись, так что, может, вы присядете…

— Присядем потом, — сумрачно ответил один милиционер, — а вас мы попросим на минутку выйти с нами.

На секунду у Глеба мелькнула безумная мысль, что Шаневича арестовывают и, оставив Андрея поддерживать Нюру, он выскочил за Ильей на лестницу.

На площадке между этажами, в луже крови, лежала Снежана. На стене, прямо над неподвижным телом, кто-то неумело и поспешно нарисовал кровью несколько черточек.

Это был Танин иероглиф.

Все высыпали из квартиры и столпились на лестнице. Юбка Снежаны задралась выше резинки чулка. Глеб вспомнил, как Снежана говорила в такси, что никогда не носит трусов, и захотел поправить юбку, но понял, что менты не подпустят его к трупу. Нож — рукоятка замотана изолентой, — валялся в луже крови.

Внутри все будто онемело. Глеб оперся на перила и посмотрел вниз, в лестничный проем. Отчетливо, до головокружения, он почувствовал, что Снежана умерла — и почему-то снова подумал о Тане. Они не переписывались, даже ее е-мэйл он давно забыл, так что, может, она тоже мертва — никого из общих знакомых он не видел, и вполне мог об этом и не узнать. Внизу один из ментов спрашивал женщину из нижней квартиры, зачем она перевернула труп. Сухонькая, седая старуха громко, на весь подъезд, отвечала милиционеру:

— Молодой человек! Если бы каждый раз, когда я видела раненого, я бы ждала появления милиции, вас бы тут вовсе не было!