Рачко.
— Погоди, куда спешишь? Неужто не останешься ночевать? Я тебя ненадолго оставлю одного, только схожу в Карнаре… Ты меня подожди. Оставайся на весь вечер… Поболтаем… Я ведь тоже борюсь за народ.
— Спасибо, Рачко, но лучше выведи моего коня, я двинусь дальше.
— Дорогу-то совсем замело… Я тебе правду говорю, ты меня слушай… Даю голову на отсечение…
— Довольно! — отрезал Огнянов и добавил нетерпеливо: — Приведи коня!
Хозяин вышел.
Огнянов тщательно осмотрел комнату и заглянул во все двери… Ему невольно пришел на память Какринский постоялый двор, где предали Левского. Корчмари в турецких деревнях, хотя все они и были болгары, поневоле и по привычке якшались с турками, и их надо было остерегаться. А этот пустомеля Рачко явно был способен навредить с самым невинным видом.
— Конь стоит у крыльца, но дорога на Троян плохая, — сказал Рачко, вернувшись.
— Сколько я тебе должен за себя и за коня?
— Нет, Граф, извини, я тебя угощал.
— Все-таки скажи, я хочу тебе заплатить. Я очень доволен твоим гостеприимством и особенно твоим вином, — насмешливо проговорил Огнянов.
— Да, винцо неплохое… Но ни за него, ни за угощение, ни за сено я с тебя ни гроша не возьму… Для таких друзей, да я…
— Раз так, благодарю тебя, Рачко, — сказал Огнянов, оглядываясь кругом. — Здесь никто больше не живет?
— Только я и сын, Граф, но сына я послал в Бяла-Черкву. Он сегодня вечером вернется. Мне сейчас надо сходить в деревню ненадолго, а оставить здесь некого… Останься, а?
Огнянов бросил взгляд на столб, подпиравший потолок. Потом взял хозяина за руки и проговорил дружеским тоном:
— Теперь потерпи, Рачко, пока я тебя свяжу.
И, сняв одной рукой веревку, висевшую на гвозде, Огнянов другой рукой прижал Рачко к столбу. Тот принял это за шутку.
— Так ты меня связать хочешь? Ладно, связывай! — проговорил он с веселой усмешкой.
Огнянов, не торопясь, привязал хозяина к столбу. Поняв наконец, что дело нешуточное, Рачко сначала удивился, потом вознегодовал:
— Ты так не шути! Что я, разбойник, что ли, чтобы меня
связывать?
И Рачко сделал попытку разорвать веревку.
— Только пикни, я тебе живот распорю! — жестко проговорил Огнянов.
Хозяин испуганно покосился на пистолет, торчавший за поясом гостя, он чуял, что Граф ни перед чем не остановится, и присмирел.
— Я бы лучше тебе язык завязал, но раз не могу язык, связываю тебя, — говорил Огнянов, улыбаясь и крепко привязывая хозяина. — Когда вернется твой сын?
— Вечером, — ответил Рачко, весь дрожа.
— Ну, он тебя и отвяжет. Прощай, Рачко, я поеду в Троян. Сохрани память о Графе, но только в своем сердце…
И, бросив хозяину под ноги несколько грошей, Огнянов вскочил на коня и снова отправился в путь.
XXXI. Посиделки в Алтынове
Огнянов не поехал в Бяла-Черкву, но повернул назад,
к
деревне Алтыново, расположенной
к
западу от постоялого двора, в конце долины. До нее было часа два езды, но конь выбился из сил,
а
дорога оказалась трудная. Таким образом, Огнянов добрался до деревни только к вечеру, провожаемый воем волков, которые гнались за ним до самой околицы.
Он въехал в деревню через болгарский квартал (в ней жили и турки и болгары) и вскоре остановился у ворот дяди Цанко.
Дядя Цанко был родом из Клисуры, но с давних пор переселился в Алтыново и обосновался здесь. Это был простодушный, веселый человек и настоящий патриот. У него часто останавливались апостолы. Огнянова он встретил с радостью.
— Хорошо сделал, что заехал ко мне… Нынче вечером у нас посиделки, посмотришь на наших девок. Не пожалеешь, — улыбаясь, говорил Цанко, провожая гостя в комнаты.
Огнянов поспешил рассказать хозяину, что его преследуют и по какой причине.
— Слыхали, слыхали и мы, — проговорил дядо Цанко. — Ты думаешь, если мы живем в глуши, так и не знаем, что на свете творится?
— Но, может, у тебя будут неприятности из-за меня?
— Не беспокойся, говорю тебе. Нынче вечером присмотри себе девушку… в знаменосцы, — пошутил Цанко. — Вот в это окошко будешь глядеть, словно царь какой.
Огнянов очутился в тесной и темной каморке. В крошечное оконце он увидел большую комнату. Сюда собрались самые пригожие девушки и молодицы, чтобы заняться пряжей и шитьем для приданого Донки, дочери хозяина. Огонь весело пылал в очаге, освещая стены, украшенные лубочной иконой св. Ивана Рильского[78] и полками, на которых стояли пестро
раскрашенные
глиняные поливные блюда. Мебель, как и в каждом зажиточном деревенском доме, составляли умывальник, стол, лавки и огромный шкаф, в котором хранилась домашняя утварь Цанко. На полу, устланном козьими шкурами, сидели парни и гостьи, готовившие приданое. В тот вечер хозяева позволили себе роскошь — не довольствуясь пламенем очага, зажгли две керосиновые лампы.
Огнянов уже давно не наблюдал подобных любопытных сборищ, созывавшихся по старинному обычаю. Притаившись в темном чуланчике, он с интересом следил за наивны ми сценами чуть ли не первобытной сельской жизни. Дверь открылась, и вошла Цанковица — жена Цанко, тоже уроженка Клисуры, сплетница и болтушка. Присев подле Огнянова, она указывала ему на красивейших девушек, называя их по именам, и о каждой находила что сказать.
— Погляди вон на ту краснощекую толстуху. Это Стайка Чонина… Заметь, как смотрит на нее Иван Боримечка… Уж так жалобно, так жалобно! А когда хочет ее рассмешить, лает, что овчарка. Работящая девка, подбористая и чистюля. Только уж больно быстро раздобрела бедняжка, ну да ничего, выйдет замуж, похудеет. А ваши девушки, городские, те, наоборот, после замужества толстеют… Та, что слева от нее, это Цвета Проданова: у нее любовь вон с тем, у которого усы торчат, как опаленные… Уж такая вертушка! То и дело стреляет глазами на все четыре стороны. А так ничего, хорошая девушка. Рядом с ней Цвета Драганова, а рядом с Цветой — Райка-поповиа… Этих я и на двадцать пловдивских красоток не променяю. Смотри, какие у них белоснежные шеи, ну прямо лебединые. Как-то раз мой Цанко сказал, что
Вы читаете Под игом
