вышел.
Снова очутившись на свободе, на свежем воздухе, под снежным небом, он вздохнул полной грудью и вскочил на коня.
После трехчасового пути всадник, весь в снегу, остановился у Карнарского постоялого двора.
XXX. Общительный знакомый
Кариарский постоялый двор стоит высоко в горах на Троянском перевале[75]. Здесь путники отдыхают, закусывают, отогреваются и с новым запасом сил начинают подъем на Стара-планину. Но
каждую зиму
на одну или две недели постоялый двор лишается посетителей: путников не бывает, потому что вьюги наметают огромные сугробы снега на старую римскую дорогу, что идет через Балканские горы, и она становится непроезжей. Тогда всякая связь между Фракией и Придунайской Болгарией прекращается, пока троянские возчики ценой нечеловеческих усилий не протопчут узкую дорожку в снегу. В эти дни путь уже был закрыт, и постоялый двор пустовал. Хозяин его, болгарин маленького роста, с тупым, вечно ухмыляющимся лицом, вежливо встретил гостя и провел его в большую комнату, предназначенную для приема гостей и всяких других целей. В очаге, пылал огонь, и Бойчо прикурил от него.
— Другие заезжие есть? — спросил он хозяина.
— Нет никого. Когда закрыт путь через Балканы, мой постоялый двор тоже закрывается… Куда едешь? — спросил хозяин, с любопытством осматривая гостя.
— Можешь сварить кофе? — вопросом на вопрос ответил Огнянов.
— Можем, можем, отчего не сварить?.. Куда ж ты едешь? — настаивал хозяин.
— В Троян.
—
Откуда?
— Из Бяла-Черквы… А дальше дорога хорошая?
— Я сам из Бяла-Черквы, но только в Троян проехать нельзя… Я правду говорю, уж ты мне поверь… — приговаривал хозяин, подавая кофе, и так пристально смотрел на гостя, словно старался вспомнить, где он видел этого человека.
Огнянов сдвинул брови и опустил голову, чтобы избежать этих назойливых взглядов. Хозяин снова посмотрел на него искоса и усмехнулся в усы.
— Хозяин, ты подал сладкий кофе! — проговорил Огнянов строгим тоном и отодвинул чашку.
— Прости, я думал, ты пьешь кофе с сахаром. Сварить еще?
— Не надо!
— Нет, выпей, выпей еще кофейку, это полезно…
— Что нового в ваших краях?
— Страшные дела творятся. Что ни день — убийства, грабежи. Проезжих нет, путь через горы закрыт, я разоряюсь… А с тех пор как выкопали труп Эмексиз-Пехливана, — знаешь, небось? — турки совсем озверели… Делают вид, будто ищут бунтовщиков, а на самом деле убивают невинных. Я тебе правду говорю, ты мне поверь…
Огнянова удивила смелость хозяина; болгарин решался так говорить только с болгарином. И Огнянов, выдававший себя за турка, нахмурился.
— Ну, ты полегче, осел! Будешь болтать лишнее, и тебе не сносить головы.
— Я знаю, при ком болтаю, господин, — проговорил хозяин фамильярным топом.
Огнянов посмотрел на него еще более удивленно. Ему захотелось как-то осадить его.
— Да ты, кажется, пьян, гяур?
— Не сердись, Граф, ведь я тоже на «Геновеве» плакал! — отозвался хозяин уже по-болгарски и протянул гостю руку.
Огнянов понял, что его узнали, и это его взбесило. К тому же и лицо и нахальство этого человека были ему противны. Бросив холодный взгляд на хозяина, он спросил: — Откуда ты родом?
— Из Бяла-Черквы, Рачко Прыдле![76] — отрекомендовался хозяин и опять протянул руку, но она снова повисла в воздухе.
Впрочем, Рачко на это не обиделся.
— Что ты меня боишься, Граф? Или тебе не нравится мое имя? Оно мне досталось от отца, и я им горжусь… Да и разве это важно, как кого зовут. Имя ничего не значит; если человек честен, так и имя у него доброе. Спроси в Бяла-Черкве, кого зовут Прыдле, каждый тебе скажет… Ты послушай меня. Когда человек честен, так имя его, к примеру сказать… Я содержу свое семейство, у меня трое детей, — чего и тебе желаю, — и каждый меня уважает… А ради чего человек живет? Ради чести и доброго имени.
— Твоя правда, Рачко, дело говоришь.
— Правду говорю. Ты не смотри, что я такой, — я тоже не лыком шит… Сколько раз я принимал здесь народных борцов… Я как только тебя увидел, так и подумал: постой, а ну посмотрим, узнает ли меня Граф.
Огнянов никак- не мог припомнить, видел ли он когда-нибудь этого знаменитого человека.
— Ты давно держишь этот постоялый двор?
— Да года полтора уже, по когда показывали «Геновеву», я как раз приехал в Бяла-Черкву… Ты играл графа.
— А ты мне дашь чего-нибудь поесть?
— Угощу чем бог послал.
Рачко поставил на грязный стол небольшую миску фасоли с красным перцем, подал кислую капусту и хлеб.
— И я за компанию, — проговорил он общительно и сел за стол вместе с Огняновым.
Тот ел молча. Рачко производил на него самое неприятное впечатление своей бесцеремонностью, да к тому же он сел с ним за стол без приглашения.
«Какой нахал! Вот так хозяин! И, кажется, набитый дурак к тому же», — подумал Огнянов. А Рачко, как бы в подтверждение его мыслей, налил два стакана и сказал:
— Давай чокнемся! Ну, будь здоров! — И осушил стакан прокисшего вина. — А узнал-то я тебя сразу, правда? Сколько раз я здесь принимал дьякона Левского[77], чокался с ним! Он со мной дружил… И я народный борец, не смотри, что я такой…
В его словах Огнянов заметил явное противоречие: Рачко говорил, что держит этот постоялый двор года полтора, а Левский погиб три года назад. Очевидно, хозяин врал, и это усугубило недоверие Огнянова.
— Допей вино-то! Как? Не хочешь? Ну так дай, я выпью… И Рачко допил стакан Огнянова, скорчив гримасу, — вино у
него было не вино, а уксус.
Обед закончился быстрей, чем того желал развеселившийся
Вы читаете Под игом
