Марийка посмотрела на северный склон долины, под которым одиноко стояла полуразрушенная водяная мельница.

Огнянов не подписался и не указал в записке, где он находится, из боязни, что по несчастной случайности письмо может попасть не по назначению, а в чужие, враждебные руки. В безусловной преданности Марийки он был уверен, но не решился передать через нее весть о себе только на словах, опасаясь, как бы она не натворила бед по простоте душевной.

Стараясь получше объяснить Марийке, как важно возложенное на нее поручение, Огнянов тихо добавил:

—

Понимаешь, Марийка, если ты потеряешь записку или по ошибке скажешь кому-нибудь другому, что видела меня и знаешь, где я скрываюсь, турки придут и зарежут меня… Будь осторожна, голубка!

Марийка выслушала его, и лицо ее внезапно приобрело серьезное, испуганное выражение, а рука невольно потянулась к тому месту, где под одеждой была спрятана записка Огнянова.

—

Я пойду скажу дяде, что иду за хлебом, — промолвила

она.

—

Ладно, Марийка! Только хорошенько запомни то, что я тебе говорил.

Марийка вернулась в мастерскую.

Бойчо притаился за камнем, чтобы увидеть, как Марийка отправится в путь.

Он ждал целый час в мучительном беспокойстве.

Наконец, Марийка вышла и, босая, побежала вприпрыжку по острым камням, устилавшим тропинку, направляясь в Бяла-Черкву.

Выйдя на полянку перед монастырем, Марийка остановилась, перевела дух и беспокойно оглянулась крутом, но, убедившись, что никто ее не видал, снова побежала по дороге. До самого города ей не попалось навстречу ни одной живой души; безлюдны были поля, опустела и улица, что начиналась у окраины города. Но вот Марийка снова остановилась. Она увидела, что в дальнем конце улицы показались три турка. Испуганная, она, не долго думая, повернула назад и пустилась бежать между огородами и розовыми насаждениями, чтобы войти в город с западной стороны, по другой улице. Оттуда было гораздо дальше до дома Соколова, и девочке пришлось сделать большой крюк. Наконец Марийка попала на западную окраину города. Справа простиралось обширное поле, слева, между двумя рядами низеньких лавчонок, тянулась узкая уличка. Она была совершенно безлюдна — ни болгары, ни турки на ней не появлялись. Все лавчонки были закрыты, двери заперты на замок, ставни на окнах спущены. Но это безлюдье успокоило простодушную девочку, и она быстро побежала по улице. Однако не успела Марийка пробежать и десятка шагов, как что-то заставило ее обернуться, и она остановилась, как громом пораженная. Невдалеке от нее, в поле, высоко поднималось большое облако пыли, а из этого облака доносился глухой топот конских копыт и разноголосый людской гомон. Вскоре стало понятно, откуда этот шум и пыль: это шла орда Тосун-бея. Разгульная, победоносная, возвращалась она с клисурского пепелища после трех дней грабежа и разбоя. Пешие двигались вперемежку с конными, отягощенные оружием и добычей… Вскоре орда мутной волной докатилась до улицы, наполнила ее и потекла по ней с диким шумом и грохотом. То была лишь часть орды Тосун-бея — несколько сотен башибузуков из деревень, расположенных к востоку от Бяла-Черквы.

Теперь орда-победительница шла со знаменами, с трофеями, с добычей — каждый тащил сколько мог на себе, прочее везли на телегах, бесконечной вереницей тянувшихся сзади. Стараясь облегчить свою ношу, башибузуки напялили на себя все наиболее ценное из одежды, награбленной в несчастной Клисуре. И теперь вид у этого кровожадного сброда был и страшный и смешной. Орда походила на карнавальное шествие в азиатском вкусе. Несмотря на томительную жару, многие вырядились в богатые женские жупаны, украшенные рысьим мехом. Иные башибузуки, —

быть

может, желая поглумиться над христианами — надели на себя церковные облачения из золотой парчи, похищенные из клисурскнх церквей. Сам предводитель, Тосун-бей, красовался в сшитом по европейской моде роскошном домашнем халате из серого кашемира, отороченном алым сукном, с длинными малиновыми кистями на поясе. Как выяснилось впоследствии, Тосун-бей, не имея понятия о назначении этого костюма, принял его за какое-то богатое одеяние для торжественных случаев и в этом парадном виде решил показаться в Бяла-Черкве.

Один лишь живой трофей украшал это триумфальное шествие — пленник со связанными за спиной руками. То был Рачко Прыдле.

Зрелище грозное!

Но Марийка не успела разглядеть его как следует. Как только показалась орда, девочка незаметно шмыгнула на другую улицу, оттуда на третью. Все они были одинаково безлюдны и безмолвны. Наконец она добралась до ворот того дома, где жил Соколов. Марийка толкнула ворота, но они не открывались, и она стала стучать.

—

Кто там? — послышался старушечий голос за воротами.

—

Бабушка Якимица, отвори! — еле переводя дух, промолвила Марийка.

—

Чего тебе здесь надо?

—

Доктора Соколова… Да отвори же! — плачущим голосом крикнула девочка.

Старуха что-то сердито забрюзжала, однако открыла ворота.

—

На что он тебе? Нет его! — проворчала она недовольным голосом.

—

А где он, бабушка?

—

Почем я знаю? Со вчерашнего дня его разыскивают, а о нем — ни слуху ни духу… Ну, ступай!

И старуха захлопнула ворота. Растерянная Марийка осталась на улице. Она помчалась дальше. Фотография помещалась неподалеку. Марийка добежала до нее и постучалась.

—

Кого тебе, девочка? — спросила вышедшая ей навстречу оборванная, бледная, сгорбленная женщина.

—

Немца…

—

Чего тебе от него надо?

—

Пусти меня к немцу! — проговорила Марийка, отпихивая женщину, чтобы протиснуться во двор.

—

Ты что, рехнулась? Немца-то ведь зарезали… — злобно крикнула оборванная женщина и вытолкнула Марийку на улицу.

Девочка оцепенела от ужаса… Теперь она вообразила, что, значит, и братца Бойчо зарежут, — за ним-то и пришли сюда турки. И они перехватят его письмо… Наверно, кто-то им сказал, что она несет письмо братца Бойчо… Что же теперь делать? Оглянувшись, она лишь теперь заметила, что улица совершенно пуста — ни живой души кругом… Марийка оторопела и разрыдалась, подавленная безнадежностью, но вдруг почувствовала толчок в спину и обернулась.

Перед нею стоял Колчо.