И он снова перескочил через ограду.
VI. Посланница
Огнянов переночевал в одной из водяных мельниц, стоявших на Монастырской реке.
Как только рассвело, он поднялся на крутой обрыв, нависший над криницей и весь ощетинившийся огромными камнями, похожими на истуканов самых разнообразных очертаний. За этими камнями он и укрылся.
Отсюда он, сам никому не видимый, мог видеть все, что творилось внизу.
Долина была еще безлюдна. Шум реки эхом отдавался в гранитных обрывах; теперь с ним смешался грохот водяных колес на мельницах и в шнуровых мастерских, и в горном ущелье стоял гул. Небо весело голубело, залитое лучами утреннего солнца, которое уже озарило вершины гор. Ранние ласточки стрелой носились в воздухе, гонялись друг за дружкой, делая причудливые бесследные зигзаги и купаясь в невидимых волнах. Дохнул и утренний ветерок, расшевелив дички, росшие на скалах. Золотая волна солнечных лучей скользнула по зеленой северной круче, залила светом черную толпу елей, спустилась по гладкой мураве и позолотила края обрыва, на котором стоял Огнянов.
Но по дороге, пролегавшей через долину, еще не прошло ни одного путника. У Огнянова вся душа изныла от этого томительного ожидания, от этой длительной неизвестности… Он не отрывал глаз от долины, надеясь увидеть хоть одного человека, у которого он мог бы узнать, как обстоят дела в Бяла-Черкве, и, если будет удобно, попросить какую-нибудь одежду, чтобы незаметно проникнуть в город. Однако в долине никто не появлялся, и нетерпение Огнянова возрастало. Только шум реки отзывался на беспокойное биение его сердца.
Но вот глаза Огнянова засияли. Дверь одной из шнуровых мастерских, стоявших на берегу, открылась, и во двор вышла девочка-подросток; подойдя к воротам, она принялась умываться.
«Марийка!» — радостно сказал себе Огнянов.
Его острый глаз сразу же узнал в этой девочке осиротевшую дочку покойного деда Стояна. Он вспомнил, что девочка после смерти отца жила в мастерской у своего дяди. Само провидение шло на помощь Огнянову.
Он в мгновение ока спустился к реке и, укрывшись за большим камнем, окликнул девочку по имени.
Марийка уже вытирала лицо передником. Она обернулась на голос и, сразу же узнав Бойчо, который наполовину высунулся из-за камня, стремглав бросилась к нему.
—
Братец Бойчо, ты ли это?
—
Иди сюда, Марийка! — позвал ее Огнянов.
Девочка смотрела на Огнянова широко раскрытыми, радостно изумленными глазами. Лицо у него было совершенно изможденное, одежда запачкана грязью и кровью, голова не покрыта, и весь его вид обличал в нем человека, который вот уже десять суток борется с трудностями и лишениями, с голодом и бессонницей, с людьми, со стихиями, с опасностями, грозящими на каждом шагу. Всякого другого в этот час и в
такой
глухой местности девочка испугалась бы до смерти, всякого, но не Огнянова; слишком велико было обаяние этого человека.
—
Что
слышно
в
городе, Марийки?
— спросил он прежде всего.
—
Турки пришли, братец Бойчо.
Огнянов обхватил руками голову и задумался.
—
Почему там стреляли вчера?
—
Вчера, братец Бойчо?.. Не знаю, братец Бойчо.
—
Ты не слышала стрельбы?
—
Я вчера не ходила в Бяла- Черкву.
Марийка
не могла ответить на его
вопрос, но
Бойчо
уже догадывался о том, что произошло: была попытка начать восстание, но турки, которые держат Бяла-Черкву в своих руках, тотчас подавили его.
Значит, он опоздал. Приди он одним-двумя часами раньше, он, может быть, направил бы все по другому руслу. Это опоздание было одной из тех роковых случайностей, которые иногда влияют на судьбы целого народа.
Подумав минуты две, Огнянов спросил:
—
Марийка, в мастерской есть еще кто-нибудь, кроме тебя?
—
Дядя Минчо. Он еще спит.
—
А ты знаешь, Марийка, где живет доктор Соколов?
—
Знаю, у бабки Якимицы.
—
Правильно. А знаешь, где живет Бырзобегунек, — помнишь, немец, бородатый такой?
—
Тот, что черных человечков малюет?
—
Он, он самый, Марийка! — подтвердил Огнянов, улыбнувшись этой простодушной насмешке над бедным фотографом. — Можешь ты, голубка, отнести ему кое-что? — спросил он.
—
Конечно, братец Бойчо, — с радостью согласилась девочка.
Порывшись в карманах, Огнянов вынул карандаш и помятый клочок бумаги. То было письмо Рады. При виде его
Огнянов
побледнел, и пот выступил у него на лбу. Дрожащей рукой оторвал он от письма чистую половину листка, положил ее на камень и, написав несколько слов, сложил записку.
—
Марийка, эту записку ты отнеси доктору Соколову, а если не застанешь его, то — немцу. Хорошенько спрячь ее за пазухой.
—
Ладно.
—
Если тебя спросят, где я скрываюсь, скажи, но только им одним скажи, поняла? Скажи, что я вон в той заброшенной водяной мельнице, что
Вы читаете Под игом
