насмешками, доктор встал. Кандов тоже поднялся.
—
Благодарю вас, доктор. Постараюсь воспользоваться вашими советами.
И он протянул руку на прощанье.
—
Всего вам хорошего! Рад служить. Желаю здоровья и долголетия и вашему больному и вам.
Но когда Кандов подходил к двери, доктор проговорил уже серьезным тоном:
—
Заплатите за визит, сударь… Мы, врачи, этим живем.
Кандов растерянно посмотрел на него. Но тотчас же пришел в себя и, сунув руку в жилетный карман, извлек оттуда рубль. Положив деньги на стул, он быстро вышел из комнаты.
—
Вот сумасброд! — сказал себе доктор, старательно запихивая рубль в кошелек. — Воображает, что он меня перехитрил… А я с первых же его слов понял, что лекарство он ищет для себя. Готов побиться об заклад, что он влюблен, как синица, и видит во сне веревочную петлю…
Dumstein
И он снова начал укладывать вещи.
«Этот шут, — думал Кандов, выходя на улицу, — как ни пустословил, а все же дал мне разумный совет… Он прав — только разлука, только отъезд в далекие края может спасти меня… Мне надо пожить под иным небом, в другом уголке земли, на других широтах, где ничто, ничто не напоминало бы мне о ней… Да я и сам теперь вспоминаю, что в таких случаях рекомендуется разлука, бегство. И оно приведет меня к берегам той реки, о которой говорил этот венский пустомеля! Беги, Кандов, беги! В Москву, в Москву!»
И окрыленный этой мыслью, обрадованный этим спасительным решением, Кандов стал тихо напевать припев популярной русской песни:
Ах, Москва, Москва, Москва!
Золотая голова!
Ах, Москва, Москва, Москва!
Золотая голова,
Белокаменная…
Он поспешил домой и, сообщив родным, что завтра уезжает в Москву для завершения своего образования, с лихорадочной поспешностью стал собираться в дорогу.
Вечером он набил вещами чемодан, кое-что связал в небольшой тюк и в эту ночь спал глубоким, непробудным сном, — ведь он не спал уже несколько ночей подряд.
Утром он проснулся веселый и бодрый. И чтобы отогнать от себя всякие мысли о Раде, предался мечтам о предстоящем путешествии и новой жизни, которою он заживет в Белокаменной… Он даже напевал восторженно:
Вдали тебя я обездолен,
Москва, родимая земля,
Где блещет в лесе колоколен
Величье русского Кремля!..
Ах, Москва…
Но вот подвели коня, на котором он должен был перевалить Балканы.
—
В Москву, в Москву! — восклицал Кандов, запихивая в чемодан какие-то книги, которые он накануне забыл уложить. Наклоняясь к окну, он машинально глянул на улицу и увидел бабку Лиловицу, которая разговаривала с какой-то старухой. Он вздрогнул и невольно стал прислушиваться к их громкой болтовне.
—
Так, значит, тетушка Лиловица, ты опять осталась одна, как перст?
—
А что прикажешь делать? Вчера проводила Раду в Клисуру… И такая она была печальная, что у меня прямо сердце разрывалось… Ох, помоги ей, господи!
Кандов стоял, как громом пораженный. Спустя час он уехал. Уехал в Клисуру!
В тот же день Николай Недкович и Франгов, уже заметившие
, что с Кандовым произошла какая-то странная перемена, зашли его проведать и узнали, что он уехал в Клисуру «погостить у родственника».
В комнате был беспорядок: чемодан раскрыт, вещи разбросаны… На столе громоздились книги. По заглавиям на переплетах гости узнали, что это были книги социалистического и анархического направления, изданные в Лондоне и Женеве. Поверх них, однако, лежал роман Достоевского «Преступление и наказание». На столе валялась и другая раскрытая книга — роман
«Страдания молодого Вертера». Отдельные строки и даже целые страницы в ней были отчеркнуты красным карандашом.
Эти произведения говорили о том, какие воздушные замки строил дух Кандова в унылой пустыне душевных блужданий…
Гости нашли и полураскрытое письмо к Раде. Они поняли
все.
Движимый чувством деликатности, Недкович положил письмо к себе в бумажник, чтобы оно не попало в чужие, нескромные руки.
XXIV. Буря перед грозой
Рада уехала в Клисуру внезапно и даже неожиданно для себя самой. В то самое утро, когда Кандов кружил у ее ворот, к ней пришел один клисурец — человек надежный, который на своих лошадях возвращался домой из К — ва и сказал, что Бойчо просил его заехать за Радой и привезти ее в Клисуру.
Услышав эту долгожданную весть, Рада поспешила пойти проститься со своей подругой Лалкой, скончавшейся этой ночью, и отдать ей последнее целование. Девушке уже давно был закрыт доступ к Лалке и вообще в дом Юрдана. Но появление ее возле покойницы никого не удивило и не вызвало ничьего возмущения. Рада дружила с Лалкой, и этого было достаточно. Да и никому не позволено отнимать у людей право прощаться с покойниками. Там, где ступила смерть, дверные замки открываются сами собой; на пороге вечности всем одинаково говорят «добро пожаловать», кто бы ни пришел — старый или молодой, друг или недруг. Родственники Лалки, тронутые, расступились перед Радой и освободили ей место у гроба. Рада, преклонив колена, обняла покойницу, поцеловала ее в лоб и, заливаясь слезами, проговорила: «Сестрица, родимая Лалка, голубка моя, что же ты наделала?..» Все
Вы читаете Под игом
