маленький спящий Ванюшенька теплой, сладостной лаской и негой переполнили его сердце.

— Никогда яз не вкушал такой радости, — говорил он, обнимая свою юную супругу, — не вкушал, Марьюшка, счастья подобного…

Никуда не захотел идти отсюда Иван; тут и обедал он, тут и почивал с семейством после трапезы…

Все же пробудился он ото сна в надлежащий час и пошел в свой покой, куда вызвал к себе молодого подьячего Федора Васильевича Курицына.

Сидя на любимом месте, возле самого окна, он с увлечением и жаром рассказывал другу своему о битве с татарами.

— Яз, — говорил он, — еще в Москве, как токмо весть о татарах пришла, вспомнил враз Оку-реку, что дугой к Москве у Коломны выгнулась, и все мне понятно стало…

— Она, Ока-то, словно водяной ров возле града, — подтвердил Курицын. — Коломну бережет и к Москве путь пресекает…

— Сие давно ведомо, — прервал его Иван, — токмо главного-то наши воеводы не разумели: Коломна-то у самой верхушки сей окской дуги. Вот оно что!

— Все воеводы наши тут всегда у всех переправ и бродов стояли и не пущали к ним ордынцев, а ежели…

— И сие все ведомо, — опять прервал Курицына юный государь, — а надобно было не токмо не пущать татар, а в дугу сию речную их загонять да обходом потом с тылу их бить. Когда же яз о сем с воеводами баил, усмехались они, но ослушаться не смели. Тогда вызвал яз брата Юрья, в ратных хитростях весьма скорометливого, и поведал ему все. Юрий же, хвалу мне воздав, придумал еще не токмо теснить татар к Коломне, а и хитростью манить их, якобы отступая с боем пред силой татарской. Когда же все сие свершилось, татар мы, яко рыбу в сеть, загнали, то и Басёнок и Стрига нас похвалили…

Иван помолчал, думая о военных делах, и добавил:

— Мыслю яз так: перво-наперво надобно всю окрестность знать, где бой принимаешь; засим надобно вражьи полки с боем на те места манить, где нам выгодно, и там их доржать; самим же в обход главной силы идти, где можно, дабы потом в тыл ударить…

— Велик ты, государь, в военных деяниях, — взволнованно воскликнул Курицын, — велик ты на воеводстве, как и в хитрости государствования!

Несть государя нужней для Руси, чем ты!..

Иван протянул руку другу своему, а тот горячо облобызал ее.

— Прав ты в едином, — сказал Иван, — хитрость государствования и хитрость ратная схожи, ибо рать токмо частица государствования: либо защита, либо ускорение замыслов государственных…

— Верно, — пылко отозвался Федор Васильевич, — нам рати надобны, дабы отбиться навсегда от татар…

— А для сего перво-наперво всех ворогов у себя на Руси истребить, дабы силой всей русской на татар идти…

Они замолчали, каждый отдавшись своим думам.

Постучав в дверь, вошел молодой воевода Иван Юрьевич Патрикеев. Иван обрадовался двоюродному брату, которого еще более полюбил после боя под Коломной за храбрость и сметливость в ратных делах.

— Что поведаешь, брат мой, — по-семейному встретил его Иван, — садись подле меня. Как здрав?

— Бог милует, а ты как здрав?

— Ну и меня милует. Садись ближе, сказывай.

— Государь кличет тя на думу о Вятке. Своевольничает Вятка-то… Меня отсылает государь.

Иван радостно усмехнулся, подымаясь со скамьи.

— Государь и без очей все видит. Всегда он чует, где зло против нас, — молвил он и, обратясь к Курицыну, добавил: — И ты иди с нами думу думать…

В опочивальне у великого князя уже сидели за столом второй сын его, князь Юрий, и воевода князь Димитрий Иванович Ряполовский.

— Ты, Иване? — спросил Василий Васильевич.

— Да, государь, с князем Иваном и Федором Васильевичем…

— Добре, добре, — молвил великий князь, — садитесь, думати будем о Вятке. Своевольничает вельми. Воеводы-то наши Перхушков, князь Горбатов да князь Семен Ряполовский ни с чем прошлый год вернулись, норовили вятичам!

Бают, посулы с них брали, сучьи дети…

— Государь, отпусти на сей раз князя Ивана Юрьича Патрикеева, — предложил Иван. — Видал яз его под Коломной, — храбр он и скорометлив. А про Перхушкова-то и князя Горбатова, может, бают напраслину. Может, просто бог им ума и сметливости не дал…

Василий Васильевич, нахмуря брови, долго молчал, потом сказал:

— Может, право ты мыслишь, Иване, не корысть тут, а немощь разума.

Токмо все едино веры у меня в них нет…

— И у меня нет, — согласился Иван, — не надобны государям такие воеводы, из-за корысти ли их, воровства, или неразумия — токмо вред и зло государству, а государям бесчестье.

— Ин пусть будет по-твоему, Иване, — опять помолчав, промолвил Василий Васильевич, — отсылаю яз на Вятку Ивана Юрьича, а с ним вместе Ивана Иваныча Ряполовского, воеводу нашего…

Обратясь к другому сыну, он добавил:

— А ты, Юрий, пошто молчишь? Ратное дело добре ведаешь…

— Яз, государь, — живо откликнулся Юрий, — со всем согласен, токмо бы еще князя Димитрия Иваныча с ними отослал. Добре он те места знает…

— Разумно все сие придумано, — весело воскликнул Василий Васильевич, — с богом, воеводы, с богом все трое на Вятку. Град сей был правой рукой у Шемяки проклятого, а ныне у Новгорода… Идите, воеводы, соберите многую ратную силу и с божьей помощью руку сию у Новагорода отсеките.

Встали воеводы и, простясь со всеми, вышли из княжой опочивальни. Но Иван, сделав знак брату, остался. Васюк стал раздевать Василия Васильевича, снимая с него сапоги.

— Ко сну пора мне, дети мои. Идите. Помолюсь яз да опочину, — сказал Василий Васильевич и, позевывая, спросил: — Скажи мне, Феденька, ведь ученый ты, верно ли, что скоро солнце и месяц гибнуть почнут? И к чему сии знамения небесные?..

— Истинно, государь, будет сие, — ответил Федор Курицын. — Писано о сем в святцах булгарских с семерочисленником, что отцу Лександру един инок булгарин со своего списал. Сказано тамо: «В лето шесть тыщ девятьсот шестьдесят восьмое,[160] июня в восемнадцатый день, почнет Солнце гибнуть…»

— Попы бают, светопреставление будет, — заметил Василий Васильевич.

— В святцах тех булгарских, — возразил Курицын, — показано, что и ране сего солнце много раз затмевалось и после много раз затмеваться будет. Те же затмения, что ранее бывали, в те часы свершались, кои в святцах впредь исчислены были. О светопреставлении же ништо там не указано, ибо никто о сем не ведает и ведать не может…

— Дозволь мне, государь, — заговорил Иван, — не о небесных, а о земных знамениях тобе молвить.

— Сказывай, Иване.

— Слухи есть, что не токмо Седи-Ахматовы татары зло нам готовят, а и сам царь Золотой Орды Ахмат, сын Кичиахматов, на Русь подымается. У Юрья о сем спроси — он ведает…

Василий Васильевич недоверчиво усмехнулся.

— Какая сорока вам на хвосте носит?

— Мне, — горячо заговорил Юрий, — царевич Касим сказал. У него степные дозоры за последнее время часто видят, как послы и гонцы в Большую Орду снуют, из Орды — тоже. Лазутчики же его бают, что Великий Новгород руку к сему прикладывает…

— И яз так мыслю, — вмешался Иван. — Что за щитом новгородским Польша и Литва прячутся…