Васильевич.

Иван напряженно глядел на дверь и вскочил невольно, когда она сразу отворилась. Вестники почти вбежали в покой с Васюком вместе.

Во главе их был воевода Федор Васильевич Басёнок, начальник конников, любимец великого князя. Он вбежал в покой, словно прихрамывая на изогнутых колесом ногах, как у степных наездников, и закричал громко и радостно:

— Славьте господа, государи! Сокрушили мы лиходея вашего. Бежит он неведомо куда, а царевичи татарские за ним гонятся!.. День и ночь скакал к вам, государи, с «сеунчем» сим…

Оба государя, старый и юный, замерли от неожиданности и не могли слова вымолвить.

— Помог господь нам, государь, — продолжал Басенок, — борзо мы выправились из оврагов, а взойдя на гору, вои наши, как барсы, ударили на Шемяку, и была сеча зла и жестока. Многих избили мы на месте, а пешую их рать чуть не всю посекли; бояр же и лучших всех имали руками. Многие ко граду бежали, а град затворился…

— А лиходей наш? — крикнул Василий Васильевич.

— Князь Димитрей едва убег с малым числом конников неготовыми дорогами. Гонятся за ним царевичи со своими татарами, да успел Шемяка еще до окончанья боя бежать…

— Благодарю тя, господи боже мой! — воскликнул, наконец, Василий Васильевич и, протянув руки, привлек к себе стоявшего перед ним воеводу, обнял и поцеловал его.

И все тут на радостях обнимать и целовать стали друг друга, славословя воевод и воинов русской земли.

В тот же день, отслужив молебен, выехал великий князь с соправителем и двором всем из монастыря к Галичу.

Едет Иван в крытом возке вместе с отцом, который теперь весело шутит, смеется.

— Ну, Иванушка, — говорит он ласково сыну, обнимая его рукой за плечи, — пусть убежал лиходей наш, а мыслю, навек порешили мы с ним. Не будет более удела Галицкого, к Москве отойдет он. Наместников и воевод своих посажу там…

Ивану легко и радостно на душе, будто и не было никаких тревог и печалей. Боковые полсти возка отвернуты, и погожий день сияет во всем блеске, ослепляя белизной снегов и синевой неба. Смотрит Иван кругом и не насмотрится.

— Кррун, кррун, — звучно доносится с высоты.

Иван слегка закидывает голову и видит, как, медленно взмахивая крыльями, летит большой черный ворон. Видно, как на лету поворачивает он голову и тянет к лесу, что зубчатой каймой опоясывает снежную равнину.

Василий Васильевич молчит. Он о чем-то думает, и брови его то сурово сдвигаются, то снова расправляются, а на губах появляется улыбка.

— Батюшка, — обращается к отцу Иван, — пошто Новгород-то Великий Шемяку к собе принимает?

Отец нахмурился.

— По то, сынок, — ответил он, — что новгородцы Москву еще боле Шемяки не любят. Она им, новгородцам-то, как кость поперек горла. Посадники их вкупе с гостями богатыми спят и видят, как бы всю торговлю у нас отнять, в свои руки захватить. Жадны они очень, торговцы-то. Вот они Шемяку-то и лелеют, дабы нас разорить да обессилить. Мыслят, разоренное-то легко взять, да руки коротки. Обрубим мы им руки-то! Обрубим, дай срок!

Василий Васильевич разгорячился и долго говорил о разных кознях новгородцев, об их торговле и дружбе с немцами и посредничестве в торговле…

— Им надобно, чтобы мы сами не могли у немцев покупать и немцам свое продавать с выгодой. Все через свои руки хотят пропускать, дабы все барыши им шли. Вот порешим до конца с Шемякой-то, да за них и возьмемся. Укоротим так, что и про колокол[112] свой вечевой позабудут…

Иван с широко открытыми глазами слушал отца. Как-то сразу по-новому все предстало пред ним. Понял он, что и Шемяка и Новгород не просто из-за злобы не любят Москву и ее князей, а что Москва и князья московские невыгодны им. Димитрию Шемяке мешают они захватить власть, а Новгороду грозят убытками…

— Вот в чем дело-то! — воскликнул Иван, пораженный внезапным открытием.

— В сем дело, сыночек, в сем, — продолжал Василий Васильевич, радуясь, что сын его понимает. — Токмо не боюсь яз Новгорода. Худа у них ратная сила. Бояре-то да купцы толстопузые до меча не охочи, а черные люди да сироты сами к нам тянут, ибо как в полоне живут они у бояр-то богатых.

Теснят их вельми и купцы. Они, черные-то люди, как в сказке, на чужом пиру сидят, пиво пьют, по усам течет, а в рот не попадает. Все в брюхо боярам да купцам идет.

Василий Васильевич замолчал и, вдруг усмехнувшись, сказал:

— Сей день к ужину мы в Преображенский погост приедем. У попа Евлампия ночевать будем. Так вот про пиво-мед яз сказывал, и его попадью вспомнил. Хорошу бражку варит. Тут уж нам не по усам, а прямо в рот…

Но Иван не ответил. После долгой беседы о государственных делах устал он. Да и сам Василий Васильевич утомился и дремать сразу начал. Иван хотел тоже дремать, но все еще думал о новом, и даже у сельского попа, где они ночевали, не мог забыть радости нежданного для себя открытия.

Сидя за ужином и запивая кашу сладковатой овсяной бражкой, он вдруг обратился к отцу и, довольный, радостный, громко сказал:

— Яз все уразумел. Все хотя и внове мне ныне, а понятнее, чем ранее было…

Шел второй год после разгрома Шемяки. В Галиче крепко сидели наместники и воеводы московские, а бежавший князь Димитрий затаился в Новгороде Великом и с новгородцами вместе замышлял всякое зло на Москву.

При пособничестве купцов и бояр богатых сносился Шемяка и с Казанской, и с Золотой Ордой, и с Синей, с ханством кипчаков,[113] которые живут за Каспием, а у татар слывут Белой Ордой. Как собак, он с новгородцами на Русь их натравливает, а те разоряют села и деревни, берут в полон сирот и продают их в рабство кизыл-башам, туркам и даже в далекую Индию.

— Жду яз, Иване, татар, — говаривал все чаще и чаще Василий Васильевич, — пока жив лиходей наш, новгородцы цепляться за него будут.

Нужен он им, дабы лиха поболе содеять нам… Сам знаешь, Димитрий-то на деньги новгородские воев собирает…

— Верно сие, — сказал Иван. — Вчерась ездил яз к владыке Ионе, во двор его. Заложил он на дворе палату каменную с церковью. Дивно строение сие будет. Ласков был владыка ко мне. Прощаясь же, молвил: «Скажи отцу, что бывает небо ясное, а враз туча набежит и гром поразит, как вот собор-то Архангельской ныне поразил…»

Василий Васильевич перекрестился и сказал с умилением:

— Истинный прозорливец святитель наш. Прозрел он главную гребту мою, словно мысли мои за глаза читает. С сего дня, Иване, снова полки собирать будем. Утре поедем с тобой в Коломну, к Костянтину Лександрычу Беззубцеву.

Гостит ныне у него Касим, наш царевич. О скорых татарах там подумаем…

В покои вошел Юрий и, улыбнувшись брату, почтительно обратился к отцу:

— Батюшка, матунька к обеду тя кличет. Бабунька у нас нынче обедает.

За столом уж она…

Васюк повел Василия Васильевича под руку, а Юрий пошел рядом с Иваном. Будучи только на год моложе, Юрий много меньше брата по росту, по плечо ему только.