– Говорят, если напрячься, к завтрашнему утру сделают.

– И чтоб ни минуты промедления. Будут артачиться – расстрелять на месте. И майора этого, кретина – тоже.

– Чтобы расстрелять майора, придется перебить всю команду, а их тут – две роты не считая вспомогательных служб. То, что мы троих кокнем, это они могут и не заметить. Но эти ребята! Тридцать восемь совместных операций, почти у всех наши ордена, а у майора две «Звезды Сиара». Мы пятерых своих за каждого положим, если не больше.

Гальмаро слушал его как-то рассеянно, и могло показаться, что ему уже безразлично все, что произойдет дальше. Но Раус знал, что команданте никогда надолго не расслабляется. Двадцать шесть лет назад правительственные войска прижали к предгорьям Кондо-ди-Дьеро главные силы повстанцев. Разгром откладывался только потому, что тяжелая артиллерия карателей не успела подтянуться до ночи, а снарядов было не так много, чтобы палить в темноте наугад. На военном совете в ночь перед сражением, которое могло оказаться последним, Гальмаро отрешенно молчал, и всем казалось, что он смирился с неизбежным. Исход мог быть только один, а пленных в этой войне, особенно тогда, брать было не принято. А потом была яростная ночная атака. Бригада Сезара дю Гальмаро, шестьсот с небольшим бойцов, возникла из темноты в десятке шагов от вражеских позиций, и передовые дозоры были вырезаны штыками, А когда взлетел на воздух арсенал вместе с батареями, лагерь противника смешался в кровавой давке. Лишь через полчаса, опомнившись, пошли вперед остальные отряды, но им оставалось только расстреливать тех, кто не успел убежать… Именно тогда Гальмаро был признан как команданте всего Сопротивления…

– Вентура вообще предлагал сравнять с землей и пещеру, и эверийцев, и Сандру, поскольку у вождя не должно быть иных привязанностей, кроме свободы, чести и Родины… – продолжил генерал.

– Это донос? – спросил Гальмаро.

– Да. И еще, команданте, прочтите списки казненных по приговору гражданских судов хотя бы за последний месяц…

– Суды, говоришь… Не до них сейчас.

В таверне «Стол и дом», стоявшей на окраине Хавли, как и во всем городке, не было электричества, и беседа велась при свечах. Когда команданте молчал, его лицо приобретало пугающую восковую неподвижность. Казалось, он был здесь и где-то еще – то ли в прошлом, которого уже нет, то ли в будущем, которое сулило надежду.

– Команданте, может быть, вам стоит отдохнуть. – Генерал придавил пальцем фитилек, плавающий в парафиновой лужице.

– Вентуру бы им туда подсадить, да ведь эта туша одна всю тарелку займет. – Команданте стряхнул со стола хлебные крошки.

– Эти парни и сами понимают, что в их интересах вытащить Сандру.

– В их интересах выжить. – Гальмаро поднялся из кресла, тяжело опершись на трость, и подошел к окну. Слабый свет виднелся лишь в караульной будке, а все остальное пространство было застелено бархатной тьмой. И было совершенно непонятно, что заставило Сандру бежать во тьму, еще более мрачную и непроглядную, ведь не силой же, в самом деле, этот полковник ее тащил. От Лопо да Пальпы, конечно, всего можно ожидать, но это уж слишком. – И пусть до утра сюда доставят какого-нибудь толкового священника. Перед тем как отправиться в Пекло, этим ребятам стоит исповедоваться.

– Жизнь устроена слишком странно, чтобы хоть что-то в ней можно было объяснить. – Гет, бродяга, не имеющий дома, отказавшийся от родства, не носящий оружия, сидел у костра среди себе подобных и делился единственным, что у него было – мыслями, рожденными одиночеством. – По ту сторону от Бертолийских гор известна единственная песня, Песнь Начала. Здесь, в Варлагоре, услышать Песнь Начала – самый верный путь к гибели. Здесь поют лишь Славу Родонагрону. Если бы басилея Эленга захотела оставить своего врага без подданных, ей довольно было бы пролететь над Варлагором, на алой птице и спеть Песнь Начала так, чтобы каждый ее услышал. Владыка Родонагрон желает стать единственной в мире легендой, и для тех, кто никогда не покидал Варлагора, он уже стал ею.

– Зачем ты рассказываешь нам все это, пришелец? – спросил вдруг старик, закутанный в черную накидку, сидевший к огню ближе других. – Ты хочешь нас погубить?

– Разве вас можно погубить?! – удивился Гет. – Разве у вас есть хоть что-нибудь, чем вы дорожите…

– Я доволен уже тем, что грею свои старые кости у этого костра, а не болтаюсь на дыбе, видя, как на огне калятся железные прутья. – Старик высвободил из складок одежды единственную руку и показал Гету. Двух пальцев на ней не хватало, а на остальных не было ногтей. – Я уже побывал в лапах Милосердных Слуг, и то, что я здесь, а не там, уже доставляет мне немало радости.

– Но слуги Родонагрона вновь могут схватить тебя.

– Нет… Они вовсе не хотели моей смерти. Им надо было лишь сломить мой дух и отнять у меня веру в древних богов. Они сломили мой дух и отняли веру, ведь боги не пришли мне на помощь.

– Но теперь ты свободен.

– Никто, кроме мертвых, не свободен, и утром ты убедишься в этом… – Старик плотнее закутался в свою хламиду, придвинулся еще ближе к огню и растянулся на прогретой земле. Через мгновение послышался его приглушенный храп.