— Только время лечит раны. Я тоже пытался говорить с ним. Скоро врачи восстановят его лицо, но...

— Но не вернут ему ногу, — закончил я.

— Да. Это ужасно, Мак. У него прекрасная жена и есть ради чего жить. Я принес ему письмо, которое она прислала, но он швырнул мне его в лицо, даже не прочитав.

Я взял у него помятый конверт и распечатал его.

'Любимый мой!

У нас родился сын...'

Я посмотрел на Петерсона.

— Это как раз в тот день, когда мы десантировались.

Капеллан кивнул, и я продолжал читать:

— '...Орет он, как настоящий морпех, а ест, как лесоруб. Ты даже не представляешь, как я счастлива. Энди, я знаю, где ты, и мы с Тимми живем тем днем, когда ты вернешься домой. Мои родители очень помогают мне. Отец все время нянчится с малышом, а мама собирает рецепты американской кухни и говорит, что должна как следует откормить тебя.

Очень ждем. Возвращайся скорее.

Твоя любящая жена Пэт'.

Я бросил письмо на стол.

— Ничего, Мак. Он вернется к ней. Любовь слишком сильный магнит для любого мужчины...

Возле палатки меня ждал Непоседа.

— Мак, завтра я уезжаю.

— Домой?

— Домой.

— Я думал заглянуть к Энди.

— Я только что был у него, но он послал меня ко всем чертям.

— Все равно пойду...

Миновав длинный ряд коек, где лежали безрукие и безногие люди, я подошел к кровати Энди. Голова его была вся в бинтах, только глаза и губы оставались свободными от повязок.

Я поставил стул рядом с кроватью.

— Здорово, пират. Как ты тут?

— Если пришел утешать, то лучше вали отсюда, Мак.

— Я пришел попрощаться.

— Прощай.

— Да брось, Энди, доктор говорит, что через год у тебя на морде даже шрамов не останется.

— Ага, и ногу пришьют. Снова можно будет валить деревья... или побираться. Калеке всякий подаст.

— Ну загнул! У тебя же есть дом, жена и сын...

— Заткнись! Ничего у меня нет! И никогда не было!

— Да она же примет тебя даже без рук и без ног.

— Конечно... Как только выдадут протез, меня сразу выпишут. Хочешь посмотреть, как здорово я ковыляю?

— Ты не единственный, кто потерял ногу. Ты же лесоруб и видел такое и раньше.

— Брось, Мак. С протезом или без, я все равно для всех буду калекой. Никто не вернет мне ногу, как никто не вернет индейцу слух. Или, может, кто-то способен поднять из могилы командира, Эрдэ или Элкью? Эх, ты, умник... Убирайся!

— Но не прежде, чем скажу тебе, что ты блевотина крысячья! У тебя даже не хватает мужества жить, так что ты не смеешь говорить о командире и о ребятах. Не тебе с ними равняться!

Больше всего на свете мне хотелось обнять его и сказать, что, конечно, я так не думаю.

Он протянул руку и удержал меня, когда я поднялся, чтобы уйти.

— Мак...

— Прости, Энди, мне не следовало говорить такую чушь. На самом деле я так не думаю...

— Я знаю, Мак. Скажи Непоседе, что я извиняюсь.

— Скажу.

— И когда будешь проходить мимо палатки Пе-терсона, попроси его, если он захочет, почитать мне письмо Пэт...

Прежде чем уехать, мы с Непоседой зашли на кладбище, над которым была надпись: «Кладбище второй дивизии морской пехоты США».

Самое обыкновенное военное кладбище. Но только не для нас с Непоседой. Мы нашли своих и останавливались перед каждой могилой, вспоминая что-нибудь о том, кто лежал в ней.

...Джонс, Эл. Кью... Рохас Педро... Ходкисс Мэрион... Гомес Джозеф... Хаксли Сэмюэл... Маккуэйд Кевин... Шапиро Макс... Китс Джек... Браун Сирил...

Непоседа остановился перед могилой Эрдэ и потянул со спины гитару.

— Я кое-что обещал ему, Мак.

Его пальцы прошлись по струнам, но спеть он так и не смог.

Над нами с ревом пронеслось звено бомбардировщиков.

— Пошли отсюда, Мак. — Слезы катились по щекам Непоседы. — Какого черта я должен плакать над бандой х-хреновых янки.

Настало время прощаться нам с Непоседой. Мы стояли на вокзале в Сан-Франциско.

— Я тут подумал, Мак. У тебя столько дел... Может, отдашь мне вещи Педро? Я живу недалеко от его семьи.

— Но ведь он был мексиканцем, а ты теперь не в армии, а дома, в Штатах.

— Он... — Непоседа облизнул пересохшие губы. — Он был моим другом.

Он достал бумажник и вытащил оттуда пожелтевший лист бумаги:

'22 декабря 1942 года.

Священный договор

Мы, нижеподписавшиеся, потные, вонючие и пьяные «стервецы Хаксли» обязуемся встретиться через год...'

Непоседа медленно порвал бумагу.

Я все сделал, как задумал, по полной программе. Навестил вдову Хаксли и пробыл у нее два дня. Потом, как обещал, поехал к родителям Мэриона, чтобы повидать Рэчел, но она, получив похоронку, уже уехала и никто не знал куда...

И вот наконец последняя остановка. Балтимор.

Шел дождь, и поезд медленно катился к вокзалу. Я долго смотрел в окно, потом закрыл глаза, и тут же передо мной появился мой батальон. Розовощекие салаги, при виде которых ветераны морщились, как от зубной боли. И слова Хаксли: «Сделайте из них морпехов...»

Конечно, я понимал, что мы были всего одним из пятидесяти батальонов морской пехоты и многим пришлось куда труднее, чем нам, но, как всякий ветеран, в глубине считал, что никогда и нигде не было лучше части, чем мой батальон.

Я смотрел в окно и узнавал места, о которых мне рассказывал Дэнни. Вот это высокое здание, должно быть, больница Джона Хопкинса, а это...

Поезд остановился в крытом здании вокзала.

— Балтимор! Стоянка поезда десять минут!

Я подтолкнул локтем дремавшего рядом морпеха.

— Проснись, Дэнни. Ты уже дома.

Я помог ему встать и поправил форму.

— Ну, как я выгляжу?

— Можешь перевестись к «голливудским» морпехам. Или сниматься в кино.

Поезд дернулся, и я перехватил Дэнни, чтобы он не упал. Он скривился от боли.