тогда, когда, подойдя к двери, она услышала пение, то поняла, что они идут в церковь. Она высвободила свою руку из его руки и отрицательно покачала головой.

— Ты иди, а я подожду здесь. Михаил улыбнулся.

— Попробуй. Ради меня. — Он опять взял ее за руку. Когда они вошли внутрь, ее сердце колотилось так сильно, что она боялась, как бы не задохнуться. Несколько человек повернулись и посмотрели на нее. Она чувствовала, как жар приливает к ее лицу, когда все больше и больше людей стали оборачиваться и рассматривать запоздалых посетителей. Михаил нашел для них свободные места.

Ангелочек сцепила руки на коленях и опустила голову. Что она делает в церкви? Женщина из их ряда наклонилась вперед и посмотрела на нее. Еще одна, сидевшая перед ними, обернулась и бросила взгляд через плечо. Церковь казалась переполненной женщинами — простыми, работящими, похожими на тех, которые поворачивались спиной к маме, когда она проходила мимо. Они бы и к ней повернулись спиной, если бы узнали, кто она такая.

Еще одна женщина в светло–серой шляпке рассматривала ее. У нее пересохло во рту. Они что, уже знают? Разве у нее все написано на лбу?

Проповедник смотрел прямо на нее, рассказывая о грехе и возмездии. Она покрылась потом и почувствовала, что ее бьет озноб. Ей стало дурно.

Вдруг все поднялись и запели. Она ни разу не слышала, как поет Михаил. У него оказался глубокий, хороший голос, он знал слова песен и не пользовался песенником, любезно предложенным соседом. Он был здесь как дома. Он верил всему, что здесь говорили и делали. Каждому слову. Она посмотрела вперед, в темные глаза проповедника. «Он все знает, так же, как тот священник, который говорил с мамой».

Ей нужно выйти! Когда все опять сядут, проповедник укажет пальцем прямо на нее и спросит, что она делает в церкви. В панике она начала пробираться вдоль ряда к проходу.

— Пропустите, пожалуйста, — говорила она, в ужасе спеша прочь. Теперь все смотрели на нее. Один мужчина широко улыбнулся ей, когда она проходила мимо него к черному входу. Она едва дышала. Выйдя на улицу и прислонившись спиной к повозке, она попыталась справиться с тошнотой.

— С тобой все нормально? — спросил Михаил, подойдя к ней.

Она не ожидала, что он пойдет за ней.

— Все отлично, — солгала она.

— Не могла бы ты просто посидеть рядом со мной? Она повернулась и посмотрела на него.

— Нет.

— Тебе не нужно участвовать в служении.

— Я вернусь туда, только если ты меня затащишь силой.

Михаил внимательно посмотрел на ее напряженное лицо. Она обхватила себя руками и взглянула на него.

— Амэнда, я несколько месяцев не был в церкви. Мне очень нужно общение.

— Я не вынуждала тебя уходить.

— С тобой точно все нормально?

— Да, — ответила она и стала взбираться на сиденье. Михаил подсадил ее. От его прикосновения ей стало спокойнее. Раскаиваясь в своей резкости, она хотела было объясниться, но, когда повернулась, он уже заходил в двери церкви. Она почувствовала себя несчастной.

Они снова пели, достаточно громко, чтобы она могла слышать слова.

«Вперед, Христа солдаты, в сражении вперед…» — это была война. Война против Бога, Михаила и всего мира. Иногда ей очень хотелось, чтобы ее война закончилась. Ей хотелось вернуться в долину. Ей хотелось, чтобы все было так, как в самом начале, — только она и Михаил. Ей хотелось, чтобы Павел оставался в горах и не возвращался. Может быть, тогда все было бы иначе.

Ненадолго. Рано или поздно мир все равно придет и вынесет свой приговор.

«Это не твое место, Ангелочек. Ты всегда будешь здесь чужой».

Служение, наконец, закончилось, и люди стали выходить из церкви. Каждый из них смотрел прямо на нее, сидевшую в повозке в ожидании Михаила. Несколько женщин собрались вместе и беседовали. Они что, говорят о ней? Она смотрела на дверь, ожидая, когда же он появится. Скоро он показался, рядом с ним шел служитель. Они поговорили несколько минут и пожали друг другу руки. Михаил спустился по лестнице, а мужчина, облаченный в темный костюм, направил взгляд на Ангелочка.

Ее сердце снова бешено заколотилось. Она покрылась потом, наблюдая за Михаилом. Он сел на свое место, взял в руки вожжи, и тронулся в путь, не говоря ни слова.

— Это не было похоже на настоящую церковь, — проговорила она, пока они спускались с холма на дорогу, ведущую к реке. — У них нет никого в одежде священника.

— Господь не создавал конфессий.

— Моя мать была католичкой. О себе я не говорю.

— Почему ты так боишься быть внутри церкви?

— Я не боялась. Меня просто тошнит от этого. Церковь полна лицемеров.

— Ты была до смерти напугана. — Он взял ее руку. — У тебя до сих пор руки потные. — Она попыталась выдернуть руку, но он сжал ее крепче. — Если ты убеждена, что Бога нет, тогда чего же ты боишься?

— Я не хочу иметь ничего общего с каким–то огромным небесным оком, которое только и ждет подходящего случая, чтобы раздавить меня, как клопа!

— Бог не осуждает. Он прощает. Она выдернула руку.

— Так же, как Он простил мою мать?

Он взглянул на нее со свойственной ему спокойной уверенностью, которая порой доводила ее до бешенства.

— Может быть, это она сама никогда не прощала себя. Его слова прозвучали как удар. Ангелочек смотрела прямо перед собой. Какая польза от того, что Михаил такой заботливый? Он все равно ничего не понимает. Этот бедный глупец был словно не от мира сего. Он решил продолжить разговор.

— Может, причина как раз в этом? Как ты думаешь?

— Во что бы моя мать ни верила, лично для меня в церкви нет места, так же, как и для нее не было.

— Если для Раав, Руфи и Вирсавии было место, я думаю, для тебя тоже найдется.

— Я не знаю ни одной из этих женщин.

— Раав была проституткой. Руфь спала у ног мужчины, с которым они не были женаты. Вирсавия была прелюбодейкой. Когда обнаружилось, что она беременна, ее любовник спланировал убийство ее мужа. Ангелочек посмотрела на него.

— Не думала, что ты знаешься с подобными женщинами.

Михаил рассмеялся.

— Имена этих женщин записаны в родословии Христа в начале Евангелия от Матфея.

— Ах, вот оно что, — сказала она тускло и неприязненно взглянула на него. — И ты думаешь, что можешь поставить меня в один ряд с ними? Ну, тогда скажи мне кое–что. Если это на самом деле так, как ты говоришь, то почему священник отказался говорить с моей мамой? Она, кажется, была вполне подходящей кандидатурой в такую достойную компанию.

— Я не знаю, Амэнда. Священники всего лишь люди. Они не Бог. У них есть свои предубеждения и ошибки, как у всякого человека. — Он слегка подстегнул лошадей. — Мне жаль твою мать, но сейчас я озабочен твоей жизнью.

— Почему? Ты боишься, что если не позаботишься о моей душе, то я пойду в ад?

Она издевалась над ним.

— Я думаю, что ты одной ногой уже побывала там. — Он снова подогнал лошадей. — Я не собираюсь тебе проповедовать, но и отступать от того, во что верю, не собираюсь тем более. Ни для твоего удобства, ни по каким другим причинам.

Ее пальцы сжали край сиденья.

— Я тебя об этом и не просила.

— Ты не говорила об этом, но любой мужчина будет чувствовать некоторое давление на психику, если его жена сидит в повозке на улице, пока он в церкви.