Западным фронтом генерал-адъютанта Иванова».
Я была так горда тем, что являюсь женой «уважаемого генерала», что села и отправила длинную телеграмму с поздравлениями его величеству, пытаясь выразить все, что чувствовала. Боюсь, что вышла самая необычная телеграмма. Поскольку два дня не было ответа, я подумала, что, возможно, его величество был недоволен моим необычным посланием.
Когда муж опять заехал в Киев на обратном пути, он рассказал мне о трудностях, сопутствовавших его миссии. Приехав в Царское Село, он отправился к великому князю Борису Владимировичу, а оттуда позвонил в Александровский дворец, где на несколько дней остановился император со своей семьей после возвращения с фронта. Он попросил пригласить старого министра двора графа Фредерикса и попросил срочной аудиенции. Граф ответил, что будет ждать его, и муж поехал в Александровский дворец. Тут он объяснил свое поручение и стал испрашивать без промедления устроить ему аудиенцию у его величества. Он очень ясно изложил вопрос, зная, что старый граф забывчив и может что-то напутать.
Графа Фредерикса эта идея привела в восторг. Он добавил: «Уверен, император будет рад принять этот крест. В любом случае я постараюсь убедить его. Сейчас его величество вместе с императрицей, и это самый подходящий момент, потому что я уверен, что ее величество нам поможет».
И граф ушел в императорскую гостиную, сказав: «Я вас сразу же позову. Я ненадолго».
Целый час мой муж мерил шагами коридор. Наконец, появился граф Фредерикс. «Ну и как?» – нетерпеливо спросил мой муж. «О! – воскликнул старик. – Я и забыл сказать его величеству! Было так много других вопросов, требовавших обсуждения!» Потом, видя, как расстроен мой муж, продолжил: «Но все можно устроить. Я пойду и скажу его величеству, что вы здесь, пока он обедает».
Поэтому мой муж отправился обедать в полковую столовую. Там великий князь Кирилл спросил у него, почему он не в парадной униформе. Но Толи постарался никак не проговориться об истинной цели своего приезда. Вернувшись в Александровский дворец, он пошел прямо к графу Фредериксу, как и было договорено. До того, как он произнес слово, граф, глядя на него пустыми глазами, спросил: «Кто вы такой? Что вам надо?» – «Я – Толи Барятинский. Я приехал с фронта». Но все было бесполезно. Граф отличался крайней забывчивостью, и делать было нечего, кроме как все объяснить сначала.
Наконец граф сказал, что пойдет к его величеству. Но на этот раз муж не стал упускать его из виду и вошел в гостиную комнату императора вместе с ним. Подойдя прямо к его величеству и преклонив колено, он вручил ему крест и адрес. В глазах императора появились слезы, и он ярко выразил свою крайнюю радость по поводу оказанной ему чести. «Я ее не достоин», – протестовал он многократно, но наконец мой муж вручил ему крест, и император взял его, поцеловал и прикрепил к своему мундиру. Потом он обнял Толи и произнес: «Я так счастлив, Толи! Как жаль, что императрице об этом не сказали, чтоб и она могла здесь присутствовать!»
Мой муж сказал, что также привез солдатскую медаль того же ордена цесаревичу. «О! – воскликнул император. – Тогда мы сейчас устроим награждение, и императрица увидит вручение!» Пока они шли в гостиную императрицы, им встретился наследник, который был так рад и взволнован этим событием, что настоял на том, чтобы медаль ему прикололи сейчас же, а потом он побежит к матери, чтобы показаться ей. Так что церемония опять была нарушена.
Поскольку мой муж уезжал, его величество послал свои лучшие пожелания
Мне пересказали все эти детали, как я уже говорила, когда мой муж заехал в Киев по пути к генералу Иванову в Бердичев. И я почувствовала себя обязанной признаться ему о своей телеграмме императору и показала ему копию. Она ему показалась слишком фамильярной по тону, и, так как ответа не было, он опасался, что император мог быть задет. «Ладно, – сказал он, – если завтра не будет ответа, я сам пошлю одну строчку графу Фредериксу, объяснив, в каком возбужденном состоянии ты находилась, когда писала телеграмму, и я уверен, что император ничего не скажет. При своей огромной доброте он поймет чувства, которые тобой владели».
Уезжая, муж сказал мне: «Позвони мне сразу же в Бердичев, какой бы ответ ни был». Едва он отъехал, мне позвонил командующий резервными войсками в Киеве генерал Ходорович и сообщил, что получил адресованную мне телеграмму от его величества и хотел бы вручить ее мне лично. Телеграмма была из Риги, где, без сомнения, император проводил смотр войскам Северного фронта. Это и объясняло задержку.
Ладно, если император ответил, подумала я, он не сердится на меня. Когда я получила сообщение, в нем было следующее:
«Сердечно благодарю за вашу телеграмму. Я очень счастлив, что именно Толи, мой старый друг, доставил мне славный крест из армии генерал-адъютанта Иванова.
Я тут же позвонила мужу, и как мы оба были рады этому любезному ответу и вообще счастливому завершению этой истории!
В тот же вечер, когда ее величество вдовствующая императрица уезжала в Петроград, я приехала на киевский вокзал, чтобы попрощаться с ней, и она заверила меня, что император очень доволен тем, что на его груди появился крест. «Какая честь для Толи!» – добавила она.
Потом великий князь Георгий Михайлович рассказывал мне, что был первым из императорской семьи, кто поздравил его величество. Выяснилось, что императрица, как и опасались, была раздражена тем, что не присутствовала на церемонии награждения, и поначалу была склонна винить моего мужа за то, что он не дал ей заранее знать о намечаемом событии. Теперь она, однако, поняла, что мой муж не виноват и что все запутал граф Фредерикс. Насколько император ценил этот крест, можно видеть по последней его фотографии, приведенной в книге г-на Гийяра, наставника цесаревича, где царь все еще носил его даже в Тобольске.
Вдовствующая императрица к всеобщей радости возвратилась в Киев примерно в начале 1916 года. Произошли перемены. Генерал Иванов уже не командовал Юго-Западным фронтом. Он попросил освободить его от командования, потому что был не согласен с тем, что происходило. Вместо него верховным командующим на этом фронте стал генерал Брусилов.
С января 1916 года мой муж командовал бригадой, частью которой был его старый полк снайперов императорской фамилии. К концу июля я решила поехать и увидеться с ним в штабе под Луцком. Говорили, что там будут тяжелые бои, – вот-вот должно было начаться наступление. Гвардию перебрасывали на юг, а город Луцк был недавно вновь взят русскими войсками.
Обычные поезда ходили только до Ровно, и пассажирское движение, конечно, было полностью дезорганизовано перемещением войск. В нашем поезде мы были вшестером в одном купе, и одним из шестерых был толстый священник, совершенно раздавивший нас. Было очень жарко, и он испытывал крайнюю жажду. На каждой станции требовал чаю. Так как он располагался на верхней полке, а поезд очень трясло, каждый раз, когда он поглощал чай, на нас лился дождь из теплой влаги. В коридор было невозможно выйти, потому что там было битком набито озверевшего и дерущегося народу. Это можно представить нагляднее, если я скажу, что, когда я прорывалась в свое купе, капюшон моей одежды медсестры был оторван, и я не смогла нигде его отыскать.
Дальше Ровно пассажирские поезда не ходили, и я пересела в воинский поезд, в четвертый класс. Австрийцы только что оставили эту территорию, и повсюду были видны приготовленные для ремонта железнодорожные шпалы, а на рельсах были брошены обломки бронепоезда. Наш поезд делился на две части: одна для людей, другая для лошадей. Ехали мы очень медленно, примерно десять верст в час, когда вдруг возле станции Киверцы состав атаковали германские аэропланы, забросавшие нас бомбами. Восемьдесят солдат было ранено, а бедные лошади совершенно обезумели от страха. Случайно я оказалась единственной медсестрой в этом поезде. К счастью, на этой маленькой станции был полевой госпиталь, и он пришел нам на помощь. Но бедный доктор был сам ранен (ему раздробило колено).
Более двух часов мы находились на открытом месте под огнем, а потом, когда доехали до станции, там опять немцы нас бомбили. Я хотела помочь доктору и дать пациенту хлороформ перед срочной операцией и пошла за своей рабочей одеждой, которая висела на стене, но в этот момент ее пронзила пуля, едва не задев меня. А пациента мы полуспящим отнесли в подвал вокзального здания.
Наконец, немецкие самолеты были отогнаны. Зрелище было исключительным. У каждой машины был свой цветной прожектор, а ясное небо было испещрено маленькими белыми облачками дыма от разрывов снарядов, которыми пушки пытались сбить эти самолеты. Я видела, как один из них как будто потерял
