eindrucksvoll ist. Ich verstehe sehr gut, was Sie in Ihrem Briefe iiber die Schlange und iiber peccatum original geschreiben. Aber /…?/ Sie zitieren (Seite 317) die Worte eines Zaddikim der von seiner Seele sagt, sie sei von denen gewesen, die vor der Erbsiinde aus Adam, in dem alle Seelen beschlossen waren, entflohen sind und vom Baum der Erkenntnis nicht gekostet haben. Es sei dahingestellt, ob solche Ausnahmen in Wirklichkeit existierten — aber das bezeugt, dass auch die Zaddikim zugegeben haben, dass im ersten Menschen haben wir alle gesiindigt. Dass dieses fiir uns alle ganz unbegreiflich ist (auch fiir mich) gebe ich gern zu. Aber je alter ich werde desto sicherer fiihle ich, dass in der biblischen Erzahlung eine ungeheurer wichtige und tiefe Wahrheit uns offenbart ist. Aber die Macht der Schlange iiber uns ist so gross, das wir  nicht im Stande sind diese Wahrheit in uns aufzunehmen. Nicht einmal Kierkegaard, fur den, wenn alles nicht triigt, gerade diese Wahrheit das einzige, was Not tut war. Es ist beinahe unmoglich in einem kurzen Briefe daruber zu sprechen — vielleicht kommen Sie doch nach Paris und uns die 'Zwie- sprache' dann gelingt! Oder, vielleicht, wenn Sie meine letzte Arbeit, die eigentlich den Siindenfall behandelt, lesen, Ihnen deutlicher sein wird, warum ich so viel iiber die Schlange rede. Mir ist sie die bellua, qua non occisa homo non potest vivere, urn mit Luther zu sprechen. Und auch die Besprechung von Ihrem Buche wird mir gerade noch damit erschwert, dass Ihre Schriften bestandig in mir alle meine Zweifeln wecken. Gewiss, Sie haben Recht, wir miissen, wie die Psalmisten und Propheten, immer ringen, und wir konnen auch nicht anders — aber bedeutet das, dass die Schlange je von einem Menschen iiberwindet war? Ich hatte friiher die Absicht in der Besprechung — nicht davon zu reden, da in der Besprechung kann man unmoglich so etwas erzahlen. Aber, beinahe iiber alles, was man in Ihrer Schriften zu lesen bekommt, ist es unmoglich in einer kurzen Besprechung etwas zu sagen — Sie sprechen doch immer iiber die ersten und letzten Dinge. (22.09.1932) [64].

Первед писем от 22.09.1932

{

В написании обзора меня затрудняет еще и то, что мне не вполне ясно, как вы понимаете библейское сказание о грехопадении. Вы пишете, что здесь мы расходимся. Об этом я догадывался. Но в ваших работах я нигде не нашел вашего мнения об этой проблеме, и это, наверное, не случайно. Мне кажется, если не ошибаюсь, что вы как Киркегард (сочинения которого я изучал последние три года) могли бы сказать: «Я не могу связать определенной мысли с библейским змеем». Действительно, нам, наследникам эллинской культуры, почти невозможно рассуждать иначе. Но все же что-то во мне говорит: библейский рассказ все- таки правилен, хотя и непонятен, непостижим для нас. Говоря словами Паскаля: «библейский рассказ непонятен, но без него жизнь делается непонятной, а вернее невыносимой». Грехопадение означает, что все мы во власти «змея». Киркегард чувствует лучше, чем кто-либо другой, эту ужасную зависимость: отсюда его непобедимая «серьезность». Это чувствуется у Лютера и у Нитше, который был ближе к Лютеру, чем обыкновенно думают. Как можно его понять, когда себя и Сократа он называет декадентами? Разве декадентство есть что-либо иное, нежели грехопадение? В моей последней работе об этом говорится подробно; здесь же я только хотел бы отметить, что всюду, где мы находим «серьезность», можно с уверенностью сказать, что там мы находим змея. И так как во всех ваших работах, которые я читал, чувствуется та могучая серьезность, что мы находим у Киркегарда и Нитше, у Лютера и Достоевского, — я думаю, что не ошибусь, если скажу, что и вы слишком хорошо знаете, что значит змей и какая громадная у него власть над людьми. Не есть ли змей ваше «оно»? В обзоре я не собираюсь писать об этом, но лично вам я не могу не высказать этого. Неужели для вас, столь блестяще переведшего Библию на немецкий, змей остался невидимым, тот змей, с которым постоянно и безнадежно боролись псалмопевцы и пророки? Я убежден, что вы, говоря вашими же словами, — всегда молчите об этом. (22.09.1932).

 Снова о старом змее. Вы мне советуете прочесть стр. XIX–XXIII вашихChassidischen Biicher. Но как раз эти страницы (у меня это книга есть) и некоторые цитаты из ChassidischeSchriften, приводимые вами, напомнили мне слова Киркегарда о змее. Так же как и ваши рассуждения о Спинозе. Вы говорите, что ваша последняя книга Zwiesprache— книга вашего сердца. Если читатель имеет право судить о писателе по- своему, то я должен сказать, что у меня создалось впечатление, что «dieChassidischenBiicher» и «IchundDu» тоже книги вашего сердца. Все, что вы публикуете, идет у вас от сердца. У вас есть та могучая серьезность, о которой столь многое поведали нам Киркегард и Нитше, и поэтому все, что вы пишете, производит такое сильное впечатление. Я хорошо понимаю то, что написали вы в своем письме о змее и первородном грехе. Вы цитируете (стр.317) слова цадика, который говорит о своей душе, что она из тех душ, что убежали из Адама, где были заключены все души до первородного греха, и потому она не вкусила от древа познания. Неизвестно, существуют ли такие исключения, но эти слова говорят о том, что цадики тоже признают грех, которым все согрешили в первом человеке. Я согласен, что все это всем нам совершенно непонятно (мне тоже). Но чем старше я становлюсь, тем больше я чувствую, что в библейском сказании нам открывается чрезвычайно важная и глубокая истина. Но власть змея над нами столь велика, что мы не в состоянии воспринять эту истину. Даже для Киркегарда эта истина была единственным необходимым. Почти невозможно в коротком письме об этом говорить — может быть, вы все же приедете в Париж, и тогда наш «диалог» удастся? Или, может быть, когда вы прочтете мою новую работу, говорящую о грехопадении, вам будет более ясно, почему я столько внимания уделяю змею. Для меня он bellua, quaпоп occisahomo nonpotestvivere(зверь, — и если его не убить, человек жить не может), повторяя слова Лютера. Ваши сочинения во мне всегда будят сомнения, и это затрудняет для меня возможность написать рецензию на вашу книгу. Вы, конечно, правы. Мы должны, как псалмопевцы и пророки, всегда бороться, да мы и не можем иначе. Но следует ли из этого, что змей преодолен хотя бы одним человеком? Я не собирался говорить об этом в своем обзоре — сказать об этом в рецензии невозможно. Да и почти ни о чем, что есть в ваших работах, — нельзя сказать в коротком очерке — вы всегда говорите о самых первых и самых последних вещах. (22.09.1932).

] 

Библейское сказание о грехопадении есть основа и краеугольный камень философии Шестова. Он снова и снова к нему возвращается в своих работах. Когда Бубер приехал в Париж в апреле 1934 г., Шестов вновь обменивался с ним мыслями на эту тему (см. стр.126).

В октябре Шлецер получил корректуру своей книги «Гоголь», о который уже упоминалось, а в ноябре книга была опубликована. По этому поводу Шестов пишет Шлецеру:

Насчет «Гоголя» Вашего я полагаю, что Ваши огорчения ни о чем не свидетельствуют — в смысле ценности книги. Ведь почти всегда, или даже просто всегда автор при чтении корректур, приходит в отчаяние от того, что написал. По крайней мере, таков мой опыт; мне казалось, что и «Парменид» и «О втором измерении» никуда не годятся. А о «Фаларийском быке» Вы, верно, и сами помните, что я Вам говорил. Жду «Гоголя» с большим нетерпением и уверен, что если даже Вы в нем не сказали всего, что Вам нужно было сказать, то сказали очень многое. Правда, боюсь, что именно поэтому книга многим не понравится. Но этим уже наверное огорчаться не приходится. (20.10.1932).

[Теперь Вам нужно] не очень реагировать на то, что, хотя Вас и читают и очень хвалят, но не хотят слушать. Ведь так оно и быть должно. Правда, мне с французами не пришлось говорить еще ни о Вашем «Гоголе», ни о статье, хотя я и был на receptionу MassonOurseFaи видел разных людей. Может быть, французы именно со мной не хотят говорить о Вас, как они не хотят говорить и о моих писаниях. Между прочим, у меня такое впечатление, что и моя статья последняя [ «В фаларийском быке»] была отправлена в типографию своевременно, но ни Леви-Брюль, ни Массон ее не читали… и не очень будут читать и после нанечатания. По-моему судьба Ваших писаний в некоторой степени будет такая же: не захотят слишком углубляться. Но нужно этим не столько огорчаться, сколько с этим бороться…

С русскими у меня были интересные беседы. В понедельник был у меня Бердяев и он сам начал говорить о Вашем «Гоголе». Книга произвела на него очень большое впечатление, но, или вернее, именно потому, он очень настойчиво подчеркивал, что во многом с Вами не согласен. Когда приедете в Париж — расскажу подробно: мне трудно много писать, очень устаю. Главным образом, он Вам противопоставляет свою уверенность в том, что «трагедия» Гоголя имела своим источником декаданс его творчества. Это, по- моему, неправильно. По-видимому, сожженный 2-й том «Мертвых душ» не только не уступал, но был еще лучше первого. Но убедить Б. в этом вряд ли возможно: для него ведь «творчество» ответ на все вопросы жизни. Я ему высказал свою точку зрения, несколько раз говорил, что хотел бы нанисать о Вашем Гоголе, если было бы где напечатать. Он очень прислущивался к тому, что я

говорил — но прочно держался своего. И совсем не реагировал на то, что мне хотелось бы напечатать статью о Вашем Гоголе. Потом, когда он ушел, мне пришло в голову, что он сам хочет о нем написать. Я