– Ладно, хватит прелюдий… Где вы были сегодня ночью?

– У прокурора транспортной прокуратуры.

– Всю ночь?

– Всю.

– А чем вы там занимались? – медовым голосом произнес Челпанов.

– Если еще раз ступишь подобным образом, я тебе ранетку с плеч собью. Прямо здесь и сейчас. – Я старался говорить как можно спокойнее. – Твое дело телячье – сиди и соси. И моли бога, чтобы по уходе отсюда я не передал твой вопрос прокурору Пащенко.

– В котором часу вы к нему приехали? – быстро сменил тему Ступицын.

– Не помню. Темно уже было. Около часу, наверное.

– А где были до этого?

Нехороший вопрос. Вернее – вопрос в точку, но честный ответ на него мне будет дать весьма затруднительно. Что я могу ответить? «Живу на «кукушке»?

– Бродил по городу.

– А где вы живете, Антон Павлович? Почему-то ваших данных нет в базе.

– Вас в Управление что, по недогляду перевели? Я – СУДЬЯ. Вы до сих пор не понимаете, что это такое? Моих данных там и не может быть. А вы думали почему? Бюрократия? Это, как его… формализм? – Я наклонился и сплюнул в урну.

Такое не выведет из себя только бюст Дзержинского на столе этих двоих. Я это очень хорошо знаю.

Вообще-то мой отпуск проходит очень занятно и расслабляюще…

– Добро, – согласился Ступицын. – Тогда назовите свой адрес.

– А у меня сейчас нет адреса.

– Как это так? – дал о себе знать Челпанов. – Так не бывает.

– Тогда где вы живете, Антон Павлович? – поддержал его старший опер. – Насколько мне известно, у вас была квартира.

Я могу прекратить все прямо сейчас. Сию минуту. Но тогда, по выходе из этого здания, я не узнаю, что от меня сегодня хотели. «Нет, Струге, будешь сидеть и терпеть…»

– Я ее продал. Деньги потерял. Сейчас скитаюсь по вокзалам.

– Насколько мне известно, газовое оружие могут выдать только в том случае, если у владельца есть местная прописка, и дома у него имеется металлический ящик, именуемый сейфом. Недоразумение какое, а, судья Струге? Нарушение закона о частной детективной деятельности! Пистолетик придется изъять, а разрешение аннулировать. Вот я и говорю – «нехорошо». А вы мне – пальцы в рот засунь.

– Чего ты привязался к моему пистолету? – Мое удивление было совершенно искренним. – Ступицын, я на самом деле нахожусь в «убойном» отделе, или мне это только кажется? Может, я попал в отдел лицензионно-разрешительной работы?

– В «убойном», «убойном», – утешил меня он. – Что вы сегодня ночью делали в питомнике УВД?

Я почувствовал, словно по моей спине, под рубашкой, проползла змея. Чувство чего-то страшного и непоправимого, неизвестного и тем пугающего захлестнуло мои мысли. Я ничего не понимал, и это было самое плохое. Откуда незнакомый мне ранее опер по раскрытию тяжких преступлений УВД области может знать, что сегодня ночью я был в питомнике? Шилков, дежурный, доложил? Но в связи с чем?! Зачем?!

– Я забирал своего пса.

– Во сколько?

– Я же сказал – не помню. Ступицын, теперь с линии ОЛРР ты переключился на линию служебного собаководства? Что будет следующим? Линия профилактики правонарушений и преступлений среди несовершеннолетних? Не мути воду, ты знаешь, с кем разговариваешь. Что случилось?

– Это вы мне скажите, Антон Павлович, что могло произойти между вами и старшиной Шилковым!

Гадюка проползла по телу в обратном направлении. Теперь только дурак мог не понять, что Шилков мертв. А не догадаться, что он убит, мог только дважды дурак. Вот теперь, кажется, все проясняется. Я уезжаю с территории питомника, а какой-то подонок убивает Сергеича. Из-за чего, черт меня побери?!

– Он убит? – спросил я и не узнал свой голос. Сейчас отдал бы все, что имею, лишь бы меня убедили в обратном. В том, что я неправильно понял Ступицына и Шилков жив…

– А разве я говорил, что он убит? – въедливо поинтересовался Ступицын.

– Не валяй ваньку. Я же не идиот.

– И я не идиот, – с готовностью заявил он. – Время вашего нахождения в питомнике совпадает со временем смерти дежурного.

– Откуда ты можешь знать, во сколько я там находился, если даже я не могу с уверенностью до часа это вспомнить?

– Элементарно. В ноль-ноль часов пунктуальный Шилков доложил по телефону дежурному по Управлению, что в хозяйстве «без происшествий», а в ноль-ноль часов двадцать пять минут к Шилкову приехал с проверкой начальник питомника и обнаружил подчиненного с пулей в голове.

– А если я уехал до его доклада дежурному?

– Опять не получается. С двадцати трех часов до двадцати четырех у Шилкова находилась его жена. Их дом рядом. А в одиннадцать часов вечера, насколько мне известно, еще светло. Да и это тоже несущественно, потому что последний кинолог ушел из питомника в десять вечера. Вот так. Ты что, не знаешь – все Управление во главе с начальником на ногах с половины первого ночи? Уже отработано все, что можно отработать! На тебя могли бы и не выйти, если бы прибывший на смену мертвому Шилкову старшина не признался, что ты незаконно содержал в питомнике собаку.

– А с чего бы ему в этом признаваться? – удивился я в который раз. – Там содержал пса, причем – незаконно, не один я. Между прочим, бультерьер начальника Управления содержится там же. Как и собака Шилкова, которую наверняка приходила кормить и выгуливать его жена.

– А мы пошли смотреть вольеры. Все собаки были на месте, кроме одной. Спросили, почему в клетке нет псины и почему клетка распахнута настежь. Сменщик Шилкова и признался.

Клетка была распахнута настежь? Я прекрасно помню, что закрыл ее, когда уходил!

Пора было ставить все точки в этом деле. Пришел момент, когда стало все ясно и понятно. Люди Гурона приехали вслед за мной и опоздали. Старшина их послал подальше. Им ничего не оставалось делать, как устранить преграду и найти в питомнике Рольфа. Черт! Брать на себя вину за смерть Сергеича было глупо – эти сволочи могли убить любого, кто бы встал на их пути. Рольф стоил денег, а деньги – цель их существования. Но Шилков… Он-то здесь при чем? Спокойный мужик, всю жизнь с собачками провозился.

– Ладно, что от меня-то нужно? – Я уткнулся взглядом в пол, боясь, что серый оттенок на моем лице Ступицын воспримет как осознанную необходимость признания.

Да в чем? В убийстве Сергеича, что ли?!

– Антон Павлович, ты же умный человек, – заговорил Ступицын голосом проповедника, по-свойски переходя на «ты», словно стирая доселе существовавшую меж нами грань недоразумения. – Ты прекрасно понимаешь, что приходит момент, когда дальнейшее упорство только усугубляет и без того тошное положение…

– Прекрати эти песнопения. Я сам их пел по молодости. Лучше взвесь факты. Из моего пистолета нельзя человеку сделать дырку в голове.

– Можно вполне предположить, что ты стрелял из другого пистолета.

– А почему бы тебе не предположить, что стрелял другой человек?

– По времени не сходится.

– Ты спятил, Тупицын. Зачем мне убивать Шилкова? Мотив?

– Он мог не отдавать тебе собаку.

Я посмотрел на него, не веря своим ушам.

– Как он мог мне не отдать мою собаку?

Он смотрел на меня, не отвечая, и я читал в его глазах, что все мои доводы для него – не доводы. Ох, как я его понимаю! Кому же не хочется раскрыть по горячим следам убийство сотрудника милиции, да еще и «подписать» под него не кого-то, а СУДЬЮ!