– Рассказал ты это Лежону? – спросил я этого удивительного человека.
– Как раз собираюсь, – ответил он, и я ахнул.
– Вероятно, он арестует их сегодня ночью, – продолжал Болидар. – Если только он мне поверит.
– А что если не поверит? – спросил я, и бедняга Болидар затрясся в истерическом припадке.
– Что же мне делать? Что же мне делать? – бормотал он. – Что со мной будет? Помогите, помогите!
– Послушай, – сказал я. – Ты говори нам с братом все, что узнаешь. Всю правду. И тогда мы тебя спасем… Но помни, никаких случайных выстрелов из ружья. Понял?
Он схватил мою руку своими дрожащими горячими руками.
– Будь твердо на нашей стороне, – продолжал я. – Мы не допустим мятежа, и никто не будет убит.
Я надеялся, что говорил правду. Может быть, если я теперь же скажу Шварцу, что мне известны его планы на завтрашнее утро, и уверю его, что Лежону они тоже известны, он от них откажется. С другой стороны, это могло привести его в полное бешенство и вызвать мгновенный мятеж. Тогда Лежон несомненно и немедленно задействует и убьет всех, кого ему нужно.
Болидар исчез, и через некоторое время я вернулся в казарму. Взяв свой арабский Коран с полки над койкой, я подмигнул Майклу, открыв книгу, сел рядом с ним и начал читать по-арабски. Прочтя один стих, я тем же монотонным голосом сказал по-арабски:
– Завтра утром. Они будут убивать. Шпион уже донес, – и продолжал читать следующий стих. Потом я передал Майклу книгу и вскоре между двумя стихами услышал:
– Мы их предупреждали. Молчи! Он ударит сегодня ночью. Не спи! Я скажу друзьям, – и затем прочел еще один стих пророка и закрыл книгу.
Вскоре после этого в казарму вернулся Болидар и стал раздеваться.
– Как мой штык, Болидар? – громко спросил я его.
– Одну минуту, Смит, – ответил он и начал чистить штык. Немного спустя он принес его и, нагнувшись над моей кроватью, чтобы повесить его на крючок, вбитый в стену, прошептал:
– Я ему не сказал… Завтра, – и вернулся на свое место.
Горнист сыграл вечернюю зорю, и во время сигнала я тихонько передал эту новость Майклу.
– Все в порядке, – ответил он, – по крайней мере, сегодня выспимся.
И в казарме наступила обычная тишина.
Для меня эта ночь была очень неприятна. Я отнюдь не разделял уверенности Майкла в том, что она пройдет спокойно. Мне казалось, что Лежон ночью нанесет свой удар. Я не думал, чтобы он настолько верил своим шпионам, чтобы руководствоваться только их сообщениями. Кроме того, он мог иметь еще какого-нибудь шпиона, помимо Болидара и Гунтайо. Как знать, может быть, кто-либо из главарей мятежа, из самых доверенных лиц Шварца, был его провокатором.
Может, сам Шварц? Нет, это было немыслимо. Глупости! Я начинал чувствовать, что схожу с ума в этой атмосфере измены и подозрений. Лежон, конечно, был подлецом до мозга костей и не остановился бы ни перед чем, чтобы добыть хваленый бриллиант Майкла, но Шварц все-таки был сравнительно честным зверем, безмозглым, но с чувством товарищества, охваченным невероятной яростью и жаждой мести к своему укротителю. Его друзья, за исключением Болидара и Гунтайо, были такими же, как он: храбрыми и неразвитыми, довольно честными людьми, превращенными в зверей садистским обращением с ними Лежона.
Я не мог понять, почему это чудовище Лежон до сих пор не выступил. Чего же он ждет? Ведь он должен сознавать, что каждый час увеличивает опасность? Ведь не только же из-за азарта опасной игры? Может быть, он действительно хочет знать, что мы с Майклом будем делать в случае восстания? Может быть, он еще не уверен в Болдини и Дюпрэ?
Он должен сознавать невозможность доверять своим товарищам, которые так же, как и он, охотятся за нашим «бриллиантом». Он достаточно умен, чтобы знать цену таким типам, как Болидар и Гунтайо.
Я попробовал поставить себя на его место. Что стал бы я делать, если бы хотел прежде всего спасти свою шкуру, а потом добыть знаменитую драгоценность, находившуюся, по-моему мнению, при одном из немногих людей, на которых мог бы рассчитывать в случае беды?..
И тут я понял, что этот вопрос легче задать, чем на него ответить. Я понял, почему Лежон бездействует. Ему нечего делать, у него нет ни одного друга, ему не к кому обратиться в минуту опасности. До сих пор он всегда опирался на сверхчеловеческую силу и власть своего начальства, теперь начальства нет и он один стоит лицом к лицу с людьми, которых он так долго истязал и над которыми так бессмысленно издевался. Теперь его гибель неизбежна.
Тут мне пришла в голову новая мысль: возможно, что он послал за помощью в Токоту. Там стояли сенегальцы и рота легионеров на мулах и верблюдах. Возможно, что он ожидал прибытия этой помощи и потому не действовал. Нет, я знаю Лежона, он скорее дал бы себя убить, чем закричал бы караул. Ведь он всю жизнь хвастался той дисциплиной, которую насаждал в своем отряде, и никогда не согласился бы признаться, что боится своих солдат. Это отняло бы у него всякую возможность дальнейшего продвижения по службе. Кроме того, это помешало бы ему в его «охоте за бриллиантом». Нет, никакого призыва о помощи из Зиндернефа в Токоту отправлено не было.
Я метался на своей горячей и неудобной постели, пытаясь разрешить эти неразрешимые вопросы. Наконец, совершенно изнемогший, я признался себе, что не знаю, что делал бы на месте Лежона.
Может быть, лучше всего для него было бы обратиться к «честным» мятежникам, арестовать при их помощи группу воров и потом с повинной обратиться к мятежникам и обещать исправиться… Но за что арестовывать воров, под каким предлогом? И потом, разве мятежники поверили бы, что сержант Лежон способен исправиться? И разве Лежон смог бы перед кем-нибудь склониться?
Я почувствовал, что я в тупике, и, чтобы начать думать наново, повернулся на другой бок. При этом я повернулся лицом к двери. Она была открыта, и в ней стоял Лежон.
Он стоял с револьвером в руке – совершенно один – и внимательно осматривал все койки… Кого он
