Ветеринар налетел, как ястреб:

— Не согласен! Это знахарство! Это экс-пе-ри-мент!

Девушке говорить трудно, все кричат, но она объясняет:

— Дно траншеи мы покроем чистой глиной, смешанной с формалином, и через эту жидкую грязь по два раза в день будем перегонять стада. Ручаюсь, — через шесть дней все овцы будут здоровы!

Чабаны не поверили.

Я сам не поверил. Старый я, помню, как баксы-знахари скот лечили, и те до такой глупости не додумались — больных овец по грязи гонять!

Никто не поверил, один фельдшер Аскер поверил. Он закричал:

— Аксакалы! Кто на курорте был? Кудайберды был, его там грязью лечили.

Старому чабану обидно стало, тоже кричит:

— Человека с овцой не равняй! — А потом сказал девушке: — Молодость горяча, а старость рассудительна. Мы ценим твоё желанье нам помочь, но не можем принять твоего лекарства, в которое никогда не поверит человек, имеющий разум.

Встал с кошмы и ушёл от костра. За ним и другие встали.

Девушка чуть не плакала:

— Погодите, куда же вы? Поговорим, посоветуемся!

Но старики не слушали, ушли. Остались одни молодые.

— Товарищи, — говорит она: — Надо овец спасать. Идёмте арык копать.

— Когда?

— Сейчас. Ждать нельзя.

Молодые смотрят — не понимают: кругом ночь, хоть глаз выколи! Какое уж тут копать! Фельдшер Аскер вскочил:

— Вы не пойдёте, я пойду. Один буду рыть, один глину возить! Если не так, не считайте меня человеком!

Пошёл фельдшер ночью арык копать. И докторша с ним пошла. Потом и я пошёл посмотреть. Гляжу — фельдшер большой арык вырыл, длинный, а докторша глину месит, формалин в глину льёт — лекарство овцам готовит. Ноги в глине, руки в глине, на голове платок жёлтый — и платок в глине! Вижу — работает хорошо. Похвалил, спасибо сказал.

Она обрадовалась, просит:

— Вы бы нам помогли, Адилик-ага. У вас опыт. Укажите, каких овец первыми гнать.

Понял я — человек верит, от души помочь хочет. А тут и солнышко поднялось. Туман ушёл, вся степь от росы засверкала. Ай, хорошо стало в степи, на душе весело стало! Засмеялся я — говорю:

— Сауле-джан! Сейчас я вам целый гурт пригоню. Пусть исполнятся ваши желанья.

Так и вышло, что я, старый верблюд, затесался в круг молодых ягнят, да не хуже их запрыгал.

Целый день, от зари до зари, таскали мы больных овец через этот арык, да как — на руках таскали: не могут идти ногами больные овцы! Овец таскали, воду качали, глину возили — много глины возили. Прогоним тысячу овец — менять глину надо: опять месим, лекарство льём, опять глину возим. Пот с лица льётся, полотенца нет утереться! Спина как каменная: наклонишься — разогнуться не можешь. Вечер пришёл — чабаны смеются:

— Эй, седоголовый акбас, верно народ говорит: «Старый верблюд за верблюжонком бежит!»

— Ой, длинная борода — ум короткий!

— Ай, седину Адилик наш нажил — ума не нажил!

Много смеялись. Я плюнул и пошёл прочь. А утром ещё два чабана на помощь пришли, молодые. Веселей дело пошло. На третий день девушки прибежали, с нами вместе стали глину месить. Ой, не одну сотню голов прогнали мы через целебную грязь. На четвёртый день смотрим — встали овцы, все встали, которых мы лечили! По пастбищу сами ходят, сами корм ищут! Ой, что тут было! Со всей степи чабаны сбежались. Старики кричат, молодые от стыда в землю смотрят:

— Ой, чудо пришло! Адиль-ага, дорогой ты наш, уж не мудрейший ли ты из мудрейших, что раньше всех в лекарство поверил?!

Кричали не долго — за дело взялись. Кудайберды, на что упрям, скинул с плеч лисью шубу, пошёл с кетменем новый арык копать. Сам копает — другим велит. А я за овцами, как нянька, хожу смотрю, чтобы подкармливали выздоравливающих по-учёному, как докторша приказала. Так и было. Две недели прошло — не осталось следа от болезни. Всех овец вылечило чудесное лекарство.

Все чабаны собрались, когда докторша улетала. Кудайберды, аксакал-ата, притащил в подарок беленького ягнёнка. Подал и говорит:

— Эй, светик ты наш Сауле-джан! Пусть твоя мать радуется, что вырастила такую дочь. Передай ей от нас салам и скажи спасибо от всех чабанов Казахстана.

Поняли вы меня, друзья? Были в старину искусные мастера, и наши советские мастера от них не отстают: всей своей жизнью народу служат.

Чабан кончил.

Старики зашумели, закричали наперебой:

— Друг, запиши нам скорее адрес доктора Сауле!

— На земле людей — сколько звёзд на небе, а луна одна. Знакомство с таким человеком подобно кладу. Так не таи его — поделись со всеми своим богатством!

— Пиши прямо в Алма-Ата. Учёным пиши, — её все люди знают, — отвечал старикам Адиль-ага. — Если ночью костёр горит, никто не спросит к нему дорогу, — каждый сам увидит.

Все одобрительно зашумели, а Адиль-ага налил в пиалу чая и с улыбкой обвёл чайхану глазами.

Гости насторожились: кому-то протянет старый казах заветную чашку. Но чабан не спешил. Он медленно поворачивал прозрачную пиалу в смуглых пальцах и о чём-то думал. Потом усмехнулся, хитро посмотрел на Амана своими узкими глазками и быстро протянул ему пиалу.

Мальчик даже не понял, в чём дело. Он взял чашку и вдруг увидел, что на него смотрят десятки смеющихся глаз.

— Пей! Пей! — закричали со всех сторон, и Аман чуть не выронил пиалу из задрожавших рук.

— Эй, подтянись, Аман! — зашептал Бяшим, дёргая товарища за рубашку: — Весь отряд осрамишь!

Но Аман молчал.

— Чего же ты испугался, сынок? — ласково заговорила Сона-Эдже. — Аксакалы оказали тебе честь, приняв в свою беседу. Выпей скорее чай и расскажи что-нибудь, достойное их внимания.

Но Аман всё ещё не мог произнести ни слова. Он искал глазами помощи у товарищей. Но Бяшим уткнулся в тарелку и, стараясь скрыть своё смущение, уплетал халву за обе щёки. Гюль смотрела пристально и серьёзно, словно хотела сказать: «Как я рада, что тебя признали равным эти почётные гости! Не молчи, начинай скорее. Я знаю, что ты найдёшь, о чём рассказать».

— Эй, мой молодой месяц! — засмеялся весёлый кокандец. — Девушку украшает скромность, а джигита — смелость.

— Джигит и луну с неба достанет, а робкий с коня свалится.

— Не тот стар, кто много рубашек сносил, а тот, кто много видел.

— Знание — половина ума.

— Вершина горы не бывает без тучи, а голова мужчины без думы.

— Робкого и ягнёнок забодает!

— Умно говорить будешь — солнце из-за туч выманишь!

Так шумели старики, стараясь шутками ободрить мальчика.

Бяшим не выдержал:

— Ну, что ты молчишь? — зашептал он с набитым ртом.

Гюль тихо произнесла:

— Выпей, Аман.

Аман зажмурился и медленно, как большой, осушил пиалу.

— Хвалю за смелость! — пробасил Николай Николаевич, протягивая мальчику чашечку с леденцами, и