– Что, Горский, опять разбой раскрывал в чужом районе?

Очки Торопова висели на кончике носа. Верный признак того, что мужик мучается от непоняток и не находит ответов на элементарные вопросы. Каждый, кто более или менее знаком с работой правоохранительных органов, знает, что такое «применение табельного оружия». Понятие это экстраординарное для практики службы. Обычно снайпер-участковый или снайпер-опер точкой прицеливания, по возможности, выбирает пятку преступника. Чтобы упаси господи, не повредить его преступный организм или не причинить смерть. Мера воздействия оружием должна соответствовать характеру предполагаемой опасности от действий криминального элемента.

На практике все гораздо проще. Есть «Закон о Российской милиции», который определяет правила применения оружия. Но и здесь неувязка. Милиция – организация, где не просто перегибают палку. Это место, где ее завязывают в узел. Даже если ты поломан-переломан, даже если твоя машина похожа на упавшую с небоскреба и даже если рядом с трупами предполагаемых преступников куча оружия, ты будешь доказывать, что был прав.

И сразу вокруг тебя появляются те, о существовании которых ты успел подзабыть с прошлого раза: прокурор, «чистильщики» из ГУВД, наркологи, сующие тебе шприц в вену. А вдруг пьяный был? Если есть промилле, значит, трое – не преступники, а жертвы. И тогда тебя «приземлят» обязательно. Алкоголя в крови у меня не было и быть не могло, поэтому я не волновался. Но вот слушать бредни недоумков из Службы Безопасности Управления противно.

– А вот скажи, Горский, почему в тебя не стреляли, а ты стрелял? Может, ты их убил, а оружие у них из багажника вынул и около трупов раскидал? У тебя никаких личных отношений с убитыми не было?

Разговор производился по всем правилам искусства СБ. Мой стул стоял посреди комнаты. Вокруг меня ходили, как вокруг елки, мешая сосредоточиться. И задавали, задавали, задавали свои идиотские вопросы… Иногда, словно случайно, кто-то задевал ногой по стулу. Стул сдвигался, что должно было мне напомнить о том, что разговоры «по-хорошему» скоро закончатся. В СБ тоже существуют месячные и квартальные планы. Если нормального опера трясут за количество раскрытых преступлений и число задержанных преступников, то опера из службы безопасности трясут за то же, но внутри УВД. И для них не так уж важно, насколько ты прав. Им ведь тоже хочется звание получить, премию да должность. Как у нас. Тогда почему меня тошнит от одного их вида?

Я промолчал три часа, угрюмо разглядывая до боли знакомый цветок гортензии. С момента моего первого появления здесь его так никто и не полил. А прошло уже полтора года. Ребята заняты более интеллектуальным трудом. Они разоблачают милиционеров-оборотней. Оборотень – это я.

Плюнув напоследок на порог их кабинета, я направился к прокурору. Точнее – меня направили. На дежурном «уазике» доставили прямо в городскую прокуратуру.

Антона Леонидовича Стрельцова, советника юстиции, я знаю столько же, сколько и Уголовный кодекс. То есть без малого восемь лет. Встреч аналогичного характера у нас уже было шесть или семь. Кто только на меня не жаловался прокурору… Последней жалобой было обращение старухи Бражниковой, шестидесятилетней дамы с признаками вяло текущей шизофрении. Она взяла за правило раз, а то и два раза в неделю приходить ко мне в кабинет и «стучать». Хотя наш закон об оперативно-розыскной деятельности и запрещает вербовать в качестве доверенных лиц граждан, чьи мозги сдвинуты по фазе, я бы не отказался от сотрудничества. Но мадам Бражникова приходила ко мне в отдел по раскрытию тяжких преступлений, раскрывала дверь в кабинет ногой, закуривала «любительские», запасенные еще до того, как брали в плен Руцкого, и требовала разоблачить преступную банду, выкрутившую у нее в подъезде лампочку. В другой раз она желала, чтобы старший опер Горский установил круг лиц, занимающихся продажей тухлых кур в гастрономе. Последней «фишкой» была ее жалоба прокурору района Стрельцову. На семи листах формата А4 старая жалилась советнику юстиции на свою поганую жизнь. Человеком, испоганившим оную, являлся «старший сыщик по убийцам Горький«. Я, когда Стрельцов дал мне почитать этот опус, сначала не понял – это погоняло у меня в районе такое, что ли? Ан нет, старая просто «зашивалась». На втором листе я значился уже как Горстков, а начиная с четвертого и до конца, до самой последней фразы – «прошу посадить его в тюрьму», как Горсткий. Бабушка жаловалась на то, что я окружил ее дом агентами, звоню ей по телефону и «обзываю площадной бранью» (цитаты прилагались). Тогда Стрельцов, пряча улыбку в седоватые усы, приказал мне «снять осаду». Сейчас было не до улыбок…

Он не мутил воду и не ходил вокруг да около. Он прямо и четко спросил:

– Андрей Васильевич, объясни мне, как совместить твои показания с заключением экспертизы. Если ты стрелял из машины и трупы лежат в метре от нее, как объяснить слова эксперта, что огонь велся не менее чем с десяти метров?

Я знал, что этот вопрос рано или поздно возникнет, но не думал, что так быстро. Экспертизу провели менее чем за четыре часа.

– А я и не говорил, что стрелял из машины. После удара я открыл дверь и вывалился на дорогу. Мне нужно было срочно найти телефон. Не успел пройти и пятнадцати метров, как из джипа вывалилась толпа. Дальше вы знаете.

Стрельцов слишком хорошо знал меня для того, чтобы пытаться «колоть». Антон Леонидович выполнил должностной минимум мероприятий и отпустил меня с миром.

На крыльце уже ждали Игорь с Верховцевым. Прикуривая, я увидел в сотне метров от прокуратуры знакомый «Лексус»…

– Извини, Игорь, что с машиной так вышло, – произнес я пересохшими губами и закашлялся.

Тот махнул рукой и горячо заговорил:

– Да хрен с ней, с этой «девяткой»! Другую возьму. Главное, что все живы и здоровы. Тебе спасибо, Андрюха! Когда Дима рассказал, что было, я чуть от страха в штаны не наложил! И это спустя четыре часа! А что бы там было?! Кстати, я взял в клубе «Форд». Старенький, но движок на нем новый, так что…

– Так что продолжаем действовать по твоему долбанутому плану, – благодарно пробурчал Верховцев. Он, в отличие от Вьюна, сегодня ночью выполнял свой служебный долг, так что извиняться перед ним я не собирался.

Поворачивая к себе зеркало заднего вида так, чтобы видеть двигающийся за нами «Лексус», я спросил Верховцева:

– Дима, Ваня когда подъехал?

И тут Верховцев сказал такое, что у меня, словно в самолете, заложило уши. Сначала смысл его фразы не дошел до моего сознания, и я продолжал молча смотреть в зеркало. Ответ Верховцева был настолько несуразен и нелогичен, что некоторое время мне пришлось потратить на восстановление смысла. Когда же наконец до меня дошло, я почувствовал холод на сердце.

– Ты свалил сына Юнга, – сказал Верховцев.

– Что ты сказал?!

Верховцев, этот невозмутимый Верховцев, наклонился к зажигалке и лишь после этого объяснил:

– Один из этих троих «обкурков» был сыном Юнга.

Мертвый взгляд азиатских глаз… Я помню его.

Прекрасно. Просто замечательно. Из всех корейцев Кабардинска мне посчастливилось подстрелить сына того, кто после смерти Тена стал лидером этнической бандитской группировки. Что такое месть людей с Востока, мне объяснять не нужно. Я обрел пожизненного кровника. Теперь Юнг не успокоится до тех пор, пока не разрежет мне горло и не вытянет через рану язык. Но что это за чертовщина?! Обычно дети таких «высокопоставленных особ» не употребляют наркотики! Они хладнокровно травят ими других. А что же сын Юнга? Трудное детство? И как это папа позволяет сыну колоться и находиться в такой дурной компании? Или корейцы совсем уже страх потеряли?

Кто может ночью остановить джип? Только ГИБДД. Для проверки. А у них в машине оружие и наркотики. А вдруг все-таки гаишники тормознут? Вот тут-то у них как раз полный порядок. Один звонок Табанцеву, другу семьи, и джип едет дальше. Неплохо.