Антон сидел за столиком и смотрел в переполненную пепельницу. Приттман втискивал в нее окурок очередной сигареты и ждал ответной реакции Струге. Ее не было, и такое развитие событий стало заметно волновать журналиста. Ему казалось, что после рассказа о намерениях Тимура судья станет более сговорчивым и проникнется к нему, Майклу, доверием. Это стало бы залогом успеха в подготовке материала для «Таймс», и, как следствие, – все обещанные Мэлом Боско земные блага. Следовало торопиться, так как Флорида может и подождать, а вот Салли – неизвестно. Еще до его отъезда к ней стал захаживать какой-то крепыш из дублеров «Дэвилз», и что сейчас происходит на широком диване в квартире Салли – остается загадкой.

Судья молчал, и это пугало. Его не взволновали даже истинные причины смерти Салеха и Горца. Приттмана это неприятно удивило, так как он, чтобы получить эту информацию, рисковал своей жизнью. Целых три часа он сидел под стойкой бара в особняке Тимура, боясь пошевелиться или чихнуть. Еще час понадобился для того, чтобы выбраться из дома. А теперь этот судья сидит и делает вид, что ничего интересного он не услышал?! Приттмана раздражало то, что вместо того, чтобы пользоваться положением Струге, он словно состоит у него на службе!

Но если бы Приттман мог догадываться об истинных мыслях судьи...

Мозг бывшего следователя прокуратуры работал, как вычислительная машина. Теперь, после убийства приезжих авторитетов, уже невозможно остаться в стороне. Это только кажется, что война идет совсем рядом с твоими границами, но между чужими интересами. В городе через несколько дней начнется самая настоящая разборка «а-ля рюсс». Пастор сможет доказать свою непричастность к взрыву лишь одним способом – показать найденный общак слетевшимся на шум взрыва «коллегам» и тем объяснить интерес к склоке Тимура. Для Земцова общак – принцип поиска. Только при его наличии он сможет завершить начатое дело. Понятно, что «судейские проблемы» Струге – это не его рук дело. Земцов исповедует принцип, что цель оправдывает средства, но он никогда не был сволочью. Поэтому «гон» Заруцкого – дело рук Пастора или Тимура.

– Каша, мед, дерьмо и пчелы... – проронил Струге.

– Что? – не понял Приттман.

«И не поймешь никогда... – подумал Антон. – Ментальность у него иная. Он бы давно уже оттарабанил свой паскудный материал, если бы понимал, что происходит. Он сейчас перед ситуацией, как баран перед новыми воротами. Вроде бы – все рядом, а «войти» не может. Потому что ни разу ты, придурок, в суде нашем не был. Да в милицию заявлений не писал...»

– Майкл Приттман, – сказал Антон вслух, – каков для вас самый благоприятный исход дела, которым вы занялись? Я имею в виду самый конечный результат.

– Мне нужен сенсационный материал...

– Вы не поняли, – перебил Антон. – Я сказал – «конечный».

– Салли...

– Понял. Баба, деньги, Пулитцеровская премия.

«Еще бы!» – подумал Приттман.

– Миша, – продолжал Струге, – а ты хоть понимаешь, что тебе ее вручат посмертно?

– Я пока вижу только одного, кому посмертно могут вручить награду. Значок «Заслуженного юриста России».

– Вы не в год Свиньи родились, Приттман?..

Нет, по восточному календарю Майкл Приттман родился в год Лошади. Это самый терпеливый и работоспособный знак. Все рожденные в этот год с момента своего рождения становятся перед выбором. Судьба может подарить Лошади все, если она будет трудиться. Пахать, пахать и пахать! И может ничего не дать, если она, Лошадь, будет стоять в стойле и пережевывать дневную пайку. Поэтому, когда Струге справился о желании Приттмана поучаствовать в «мероприятии по разобщению российской организованной преступной группировки», журналист воссиял. О такой удаче он не мог и мечтать! Это уже не вялое интервью, отпечатанное и отосланное Мэлу Боско электронной почтой!

«Как там говорил их Пушкин? Ай да Приттман, ай да сукин сын!..»

Но «сукин сын» не имел даже косвенного представления о том, на что дает согласие. Широкая американская душа, обветренная демократическими веяниями Нового Света, рвалась в романтические дали. А его ум никак не мог понять различий в формулировках и определениях его будущей роли. То, что на Западе трактуется «лояльностью закону», чему Приттман в принципе готов был служить беззаветно, в Тернове именуется как «ссученный». В профессионально-криминальных кругах это звучит более конкретно – «быть на подсосе у мусоров». Однако что русскому в падлу, то немцу в радость. Именно в таком контексте Струге прочитал в сияющих глазах Приттмана известную русскую поговорку.

Фермер умирал страшной смертью. В тот момент, когда Тимур и его команда лежали, распластавшись, на полу ресторана «Глобус», он отчаянно цеплялся за жизнь. Речи о том, чтобы спасать свободу, уже не было. После того как в зал ворвался СОБР, Фермер выдернул из-за пояса пистолет и нажал на спусковой крючок. Один из милиционеров, пойманный пулей на противоходе, опрокинулся на спину, и из раны на его шее забила струя крови. После этого если и было у присутствующих какое-то желание сопротивляться, то оно потонуло в грохоте выстрелов милицейского оружия. Малейшее движение расценивалось как попытка убить еще одного из ментов. Зал был откуплен под воровскую сходку, поэтому в нем не было ни одного, кто бы к ней не относился. Ходить на сходняк с оружием – дурной тон. Но – правила приличия и Фермер? Есть ли что-либо более несовместимое? Именно из-за него в первые же секунды неожиданной для авторитетов встречи ворочались в лужах крови около пяти человек. Земцов, узнавая их лица, уже давно подписал Фермеру отходную. Его можно было сейчас даже не задерживать. За этот единственный выстрел из «беретты» братва его порвет и без участия РУБОПа. Но Фермер решил по- своему.

Он скользнул по мраморному полу в сторону кухни и исчез в ее глубине. Все выходы из ресторана были перекрыты. Не понимать этого не мог даже Фермер. Однако, обезумев от крови, он метался в здании, как крыса в клетке. Заняв позицию между огромной нагретой плитой и дверью, ведущей в комнату поваров, он в одной руке сжимал «беретту», а в другой – три запасных магазина. Сдаться ему не позволяло странное