кажется?..
– Да, да, это Приттман! – услышал Антон торопливый речитатив. – Ради бога, не кладите трубку! Мне есть вам что-то сообщить очень важное! Только я прошу – не по телефону!
– На прежнем месте, через полчаса, – сказал Струге и повесил трубку.
Последнее предупреждение американца спасло Антону жизнь. Тогда, на лавочке. И голос журналиста тогда был менее взволнован, нежели сейчас. В любом случае, какие бы антипатии Антон к нему ни испытывал, он оставался ему должен. Только очень странно, что журналист позвонил ему не на «трубку», а по служебному телефону.
В том, что у крыльца суда его «встречают», Антон не сомневался...
Если бы сейчас его видел коллектив во главе с Заруцким, все решили бы, что у Антона Павловича «не все дома». Судья зашел в туалет на первом этаже, распахнул окно и спрыгнул на асфальтовую дорожку с тыльной стороны здания. Кажется, даже ожидающие его появления на крыльце Мурена с Филателистом – с одной стороны, Соня – с другой и Макс с экипажем РУБОПа – с третьей не могли такого ожидать от федерального судьи. То, что он мог украсть воровской общак, – это пожалуйста! Но чтобы судья прыгал из сортира на улицу – нет.
Пройдя противоположным от нужного направления маршрутом около квартала, Струге остановил машину и быстро сел внутрь. Проезжая мимо суда, он заметил все без исключения знакомые лица. По их выражению он понял – финал близок. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза.
Безысходность...
Выбравшись из джипа на улицу, Приттман быстро огляделся. Если его сейчас заметит вон тот ротвейлер, что лениво гложет кость перед будкой, – быть беде. Выручало лишь то, что перед огромной конурой был включен свет, а журналист находился в полной темноте. Поблагодарив охрану дома за глупость, Приттман стал пробираться к дому. Несмотря на весь кошмар ситуации, любопытство папарацци взяло верх. Он остановился и осмотрел дом. Вид снаружи был великолепен. Колоссальных размеров трехэтажный особняк, исполненный в готическом стиле. Не будучи уверенным в эстетических качествах хозяина, Приттман был уверен в мастерстве архитектора. «Интересно было бы взглянуть на интерьер», – подумалось журналисту. В Джерси этот домишко стоил бы около двух миллионов. Непонятно почему вздохнув, он продолжил движение. Едва его нога зависла над первой ступенью, внутри дома послышался скрип открываемой двери. Мгновенно сориентировавшись, журналист, словно крыса, ловко нырнул под ступени крыльца. Он лежал, слушая над головой переминающуюся поступь. Человек не сходил с крыльца, а Приттман молил лишь об одном.
«Только бы он не подозвал собаку... Только бы он не подозвал собаку...»
Он не подозвал. Человек, видимо, удовлетворился обстановкой вокруг и вновь зашел в дом. Придерживая одежду, чтобы она не цеплялась за невидимые в темноте выступы, Приттман выбрался наружу. Ведомый не разумом и не желанием взглянуть на интерьер, а исключительно из желания выпить коктейль на Майами-Бич, Майкл Приттман приоткрыл тяжелую дверь. Если бы он до конца знал, кто такой Тимур, он бы никогда в жизни не отважился на подобные действия. Его обнаружение на английском звучит как «поймать». А на русском – «причленить». И, если бы он знал, какая пропасть лежит между двумя этими понятиями, он никогда бы не проник в дом. Но он не просто проник. Он прошел сквозь темную комнату и скрылся за массивной витой лестницей. Она вела наверх, но что там находится – Майкла не интересовало. Все его внимание было сконцентрировано на разговоре русских здесь, в большой зале. Он не видел интерьера и не мог им полюбоваться. Однако по краешку белой медвежьей шкуры и по миллионам искорок, играющих на ней, он мог догадываться, что хозяин этого дома налоги не платит. Треск поленьев, искрящаяся шкура, тень от пальмы... Так живут кинозвезды. В США. В России в таком доме жил Тимур. И с первых минут разговора Приттман понял, что эта «звезда» вполне может претендовать на «Оскар» в номинации «Самый большой подонок года». Черкать пером в этой ситуации Майкл счел безумием, поэтому каждое слово, произносимое в комнате, фиксировал чувствительный микрофон его «Перкордера». Говоривших было несколько, но Тимура журналист угадал очень быстро. Он был здесь первой скрипкой. Остальные лишь составляли необходимую композицию. Чем дольше Приттман слушал, тем сильнее ему хотелось поскорее выбраться из дома...
–
Молчание. И шорох, напоминающий трение седалищ по коже мягкой мебели.
–
После затяжной паузы в ухо Струге, вооруженное микрофоном, ворвался свистящий крик – аппаратура не справлялась с частотой:
–
После ответа кого-то из присутствующих – «нету» Антон уже потянулся рукой к регулятору звука, чтобы не быть оглушенным во второй раз. Однако это было излишним. Тимур сказал совершенно спокойно:
–
Антон вновь услышал шуршание. Теперь оно было более энергичное. Струге очень хотелось послушать, как сейчас Муренков будет объяснять провал. Говорить правду – убедить всех в своей тупости. Солгать – в этой ситуации это нужно суметь. –
–
–
Струге все-таки пришлось вынуть наушник. Посмотрев по сторонам – не слышит ли кто-нибудь из посетителей кафе трехэтажный мат, доносящийся из устройства, он посмотрел на Приттмана. Тот пил пиво и не сводил с судьи глаз. Наконец наступила тишина, и Антон вновь прислушался к записи. Говорил Тимур.
–
Антон вслушивался в гробовую тишину, но никак не мог уловить ни звука.
–
А потом Тимур сказал то, от чего Струге почувствовал на ладонях пот. Тимур велел в течение суток найти и убить. Его, Антона. Тимура уже не занимали многоходовые комбинации. Их просто некому было выполнять. Смерть Струге означала для Пастора невозможность вернуть утерянный общак, как свою честь. Сам же Тимур терял этот общак, как свои честно заработанные деньги. Но в данной ситуации из двух зайцев нужно было ловить лишь одного. Пастора. А Струге пусть уносит свою тайну под землю. В свою совещательную комнату. И пусть хранит эту тайну вечно, без оглашения приговора...
