Она смутилась, потом усмехнулась:

— Говорить ты всегда был мастер… Наверное, и ей пел то же самое, — кивнула она на Светлану.

— Светлане? Так это же твоя подруга.

— Была когда-то…

— Зачем ты так: она не виновата. Сама-то сколько времени пропадала. Ни адреса, ни привета.

— Тот, кто хотел, нашёл.

— Яшка?

— Не только.

Ваня взял Тамару за руку:

— Бежим отсюда.

Пошёл мелкий тёплый дождь, словно процеженный сквозь тонкое сито. За ботаническим садом по мосту мчался пассажирский поезд, окутанный дымом. А в небе над мостом и поездом появилась еле заметная радуга.

После того, как прислали повестку явиться на комиссию, Кабушкин почувствовал себя красноармейцем. Конечно же, его признали годным. А вместе с ним — Хариса и Яшку.

— Явиться послезавтра, — сказали в военкомате обрадовавшимся парням.

Итак, впереди полная романтики и отваги армейская жизнь, знакомство с настоящим боевым оружием, командирами, стать которыми они не раз мечтали сами.

На другой день утром Кабушкин с приподнятым настроением зашагал в трампарк. Слесари электротехнического цеха и рабочие депо наперебой поздравляли его. Особенно девушки смотрели с восхищением.

Прямо в депо, под открытым небом, собрались на митинг. Ваню, Хариса и Яшку пригласили в центр круга, как на сабантуе. Сказали напутственное слово, вручили подарки…

Потом домой зашёл дядя Сафиулла, за чаем вспомнил первую свою встречу с Кабушкиными в 1914 году, вздыхал об ушедшей молодости. На прощание сказал:

— Служи, Имамжан, Родине нашей честно. Будь храбрым солдатом! Ты можешь не вернуться, но имя твоё всё равно возвратится к нам. Не забудь этого, сынок!..

Вечером перед расставанием Тамара подарила ему вышитый платочек и, целуя и плача, дала клятву ждать его.

Кончилась вольная жизнь. Новобранцев поместили в «Журавлёвской мельнице», что в Адмиралтейской слободе. С одной стороны Волга, с другой — железная дорога. По Волге, издавая протяжные гудки, день и ночь плывут пароходы. Про железную дорогу и говорить нечего — ежечасно со свистом проходят поезда…

Ваню пока никуда не выпускают. Рядом с ним Харис и Яшка. Оказывается, тут уже служит Гумер Вафин, Яшка его встречал. Говорит, передавал привет. По словам Яшки, всех должны оставить под Казанью. Где-то есть местечко под названием «Архиерейская роща». Там, дескать, формируется восемьдесят шестая имени Верховного Совета Татарстана стрелковая дивизия. Вернее, дивизия давно уж сформирована. Только называлась раньше отдельной мусульманской, а её командиром был очень отважный человек — Якуб Чанышев. Дивизия в гражданскую войну сражалась против белогвардейцев. Теперь она переформирована. Красноармейцев, набранных в этом году, как уверял Яшка, будут учить на шофёров и трактористов.

Действительно, вскоре новобранцев направили в «Архиерейскую рощу». Тут жили в палатках. Каждое утро будил голосистый сигнал горна. Команды: «Шагом марш!», «Бегом!», «Ложись!» — так надоели Ване, что слышались ему даже во сне. Вдобавок он один остался в 169 полку, другие ребята попали в соседний — 330 полк.

Ваню зачислили на интендантскую службу. Командир его, капитан Кадерметов, лишнего не требовал, голоса не повышал. Но всё равно Кабушкина будто подменили. Не стало весёлого, жизнерадостного парня. Всё из рук валилось. Похудел, нос заострился, уши торчали, как у кролика, — скучал по родным, особенно по Тамаре. В письмах просил её прийти к лагерю. И несмотря на строгий запрет, ухитрялся проскользнуть к ограде, перекинуться с Тамарой взглядом, поговорить. Однако тоска не убывала. К счастью, Ваню перевели в другое подразделение, затем отправили на Дальний Восток. Там он попросился на границу. Начальник пограничной заставы лейтенант Иван Терешкин, присмотревшись к новичку, решил: пусть послужит в отделении бывшего шахтёра Гильфана Батыршина. Тут Ваня принял первое боевое крещение, которое заставило его забыть всё личное.

Случилось это в сенокосную пору. Пограничники спустились в низину, в четырёх-пяти километрах от заставы, косить высокие травы. Не зная усталости, работали до полудня. Кабушкина подозвал командир отделения. Заметив на покосе, что коса его то и дело утыкается в землю, он показал как надо её держать в руках, размахиваться и подсекать густую траву под корень. Попутно расспросил о делах, о семье, о родине.

Вместе легли отдохнуть на копне. По левую сторону пасутся нерассёдланные кони. Каждая лошадь безостановочно качает головой, отмахивается гривой и хвостом от оводов, мошек. Неожиданно между сопками показался на узкой тропинке скачущий во всю прыть всадник. Он закричал ещё издали: «Тревога! Японские самураи нарушили границу!»

— К оружию! — скомандовал Батыршин.

Все вскочили на коней и поскакали выполнять приказ, переданный связным, в район озера Хасан. Переправились через глубокий залив.

Начальник заставы лейтенант Терешкин приказал расположиться у подножия соседней высоты. Вырыли там окопы, траншеи, огородились колючей проволокой и на подступах к сопке закопали мины. Пока было тихо, подвесили к проволочным заграждениям пустые консервные банки: прикоснётся нарушитель — зазвенят. И вскоре они, действительно, зазвенели. Тин-тин!.. Пограничники прислушались: да, кто-то ножницами режет проволоку.

Батыршин тут же позвонил начальнику заставы и доложил о своих подозрениях.

— Есть!.. Есть! — говорил он полушёпотом, затем, положив трубку на место, приказал троим красноармейцам, в том числе и Кабушкину, следовать за ним в траншею.

Спускались они к подножию сопки, навстречу самураям. Удастся ли обнаружить нарушителей? В предутреннем тумане пока ничего не видно.

Командир отделения шёпотом приказал соедините концы кабелей от фугасных мин. Затем все четверо замерли, прислушиваясь.

В поредевшем тумане появились первые ряды японских солдат: с кинжальными штыками наперевес торопились они к сопке.

— Стой! — крикнул командир отделения и дал два предупредительных выстрела.

Самураи ответили беспорядочной стрельбой.

— По нарушителям — огонь! — скомандовал Батыршин.

Загремели друг за другом четыре мощных взрыва. Ударило упругой воздушной волной, посыпались комья земли. Нарушители тут же побежали назад.

Когда рассеялся туман, японцы начали артиллерийский обстрел. На сопке бушевал огонь, земля вздрагивала. Потом самураи возобновили атаку. Шли во весь рост, как на параде, уверенные, что на перепаханной снарядами, высотке никого не осталось.

— Отделение, Огонь! — скомандовал опять Батыршин.

Судорожно затрещал пулемёт, полетели десятки гранат — и японцы вынуждены были отступить. Но атаки ни этом не прекратились…

Кончались патроны, а силы далеко не равны. Высоту защищали всего лишь тридцать семь советских воинов, самураев же более четырёхсот. И всё-таки пограничники стояли насмерть, пока не подоспела